странно съежилось, запульсировало и спустя некоторое время погасло вовсе. В пещере сразу стало темно, и только открыв полог, откуда лился серый сумрак, падающий из открытых верхних фонарей большой пещеры, можно было с трудом рассмотреть предметы нашей кельи.

— Великий Курн прогневался на нас! — с ужасом воскликнула девушка. — Он лишил нас огня!

18

В логове Зимагора тоже сумеречно. Электричества не было. Только в нескольких местах — на столе, на сейфе, на книжном шкафу коптили нерпичьим жиром глиняные плошки. В этом полумраке угловатая, с косматой головой фигура гиганта рядом с тщедушным Минором и согбенным сухопарым Умруном казалась еще громадней, таящей в себе какую-то звериную силу.

— Медлить дальше нельзя, — глухо, словно тяжелые глыбы, ронял слова Зимагор. — Почему-то прекратилось поступление газа. Возможно, иссяк пласт. Турбины теперь мертвы. Без них нельзя открыть главного входа. Остается один выход — к болоту. Там механические затворы на тайниках. Потом мы их надежно закроем до лучших времен. С собой возьмем только часть, — он кивнул на сейф, и все поняли, о чем идет речь. — Остальное пригодится потом, когда вернемся. Карта у нас есть, — он повернулся в мою сторону, и, казалось, его круглые глаза засветились холодно и грозно. — О маршруте поговорим там, — кивнул он куда-то в сторону двери, очевидно подразумевая, что этот разговор должен состояться вне этих каменных сводов.

— А как же люди? — не удержался я.

— Это тебя не касается!

Мне показалось, что Зимагор хотел добавить что-то грубое и оскорбительное, но сдержался. Видно, я ему был все-таки здорово нужен в этом рискованном для него вояже.

— Торописа не надо, — подал было голос угрюмо молчавший Минор, но Зимагор не дал ему договорить.

— Нет, надо! — рыкнул он, резко повернувшись в его сторону. — В последние дни я уже несколько раз слышал, как летали эти хвостатые трясогузки. Возможно, они наведывались к месту сработанного нами пожара, а возможно, что-то заметили. Медлить нельзя.

Он снова пристально взглянул на меня, будто старался загипнотизировать, подчинить своей воле. Что-то не нравилось ему в моем угрюмом взгляде, или он подозревал меня в том, что я могу проговориться о его намерении покинуть свое убежище.

— Утром придешь сюда. Переоденешься. А сейчас ступай, — сказал он мне и, повернувшись к Умруну, добавил: — После сборов пойдешь к нему. Присмотришь на всякий случай до утра.

Возвратясь в свое жилище, я, конечно, рассказал все Лауласу. Старик, вероятно, уже успел переговорить с внучкой, и Кыйдик будто подменили. Лицо ее было бледно и растерянно, из глаз, казалось, вот-вот брызнут слезы, и вся она как-то сжалась, ссутулилась и теперь была похожа на немощную старушку, уставшую от тяжести прожитых лет и уже покорно ждущую своего конца.

— Говоришь, Умрун будет ночевать у нас? — заинтересовался Лаулас.

— Да, так распорядился Зимагор.

Старик задумался, потом вдруг довольно резво для его возраста поднялся, заспешил куда-то.

— Еще думать надо, — многозначительно сказал он и снова вышел из кельи и почти неслышно удалился.

Вернулся он не скоро, и так как уже начало смеркаться и верхний свет уже не проникал через щели фонарей, Лаулас достал трут — клок лиственничного мха, вымоченный в чаговом настое и высушенный. Ловко выбив искру из камня, он немного подул на затлевший трут и, когда на его поверхности появился крохотный голубой язычок огня, запалил жирник.

Из небольшой ниши, где хранился всяческий хозяйственный инвентарь, Лаулас достал старый охотничий нож и молча протянул мне. Оттуда же извлек небольшой сверток из потемневшей рыбьей кожи. Медленно и бережно развернул.

— Это мы отдадим Умруну, — пояснил он. — Умрун должен согласиться показать нам выход. Не согласится — заставим. Нам помогут, Севгун. Люди много думали, и все пойдут с нами.

Я взял из его рук сверток. Он был мал, но увесист. Оказывается, старик все-таки тайком нарушал запрет Рыжего Курна и хранил у себя несколько довольно крупных, похожих на изюмины самородков золота.

Время шло медленно и томительно, разговаривать не хотелось, и каждый из нас сидел в каком-то напряженном оцепенении в ожидании прихода Умруна.

19

Он пришел за полночь. Бесшумно распахнул полог и неслышно шагнул в нашу келью. Кыйдик вскочила было в смятении на ноги, но Лаулас чуть заметным кивком головы дал ей знать, чтобы она не суетилась, потом медленно повернулся к Умруну.

— Садись, андха[9], — кивнул он в сторону каменистых нар.

Умрун благодарно закивал сухой птичьей головкой, лицо его сморщилось, как печеное яблоко.

— Шибка скучина одному, — пояснил он свое появление. Понаблюдал, как старик посасывает пустую трубку, грустно покачал головой: — Ва! Ва! Лаулас курит совсем пустой трубка! — Вынул из-под халата темный лоснящийся кисет из нерпичьего пузыря, протянул Лауласу. — Кури табака! Шибко крепкий табака.

Старик медленно развязал кисет, не торопясь, будто боясь рассыпать крупицы дорогого угощенья, набил трубку, осторожно поднес жирник, и по келье поплыл сизоватый дымок.

— Шибко холодно у меня, — пожаловался Умрун. — Совсем огонь пропал. Утром пойдем огонь искать. Севгун тоже пойдет огонь искать, — стрельнул он в меня щелочками глаз.

Лаулас все молчал, попыхивая трубкой. Казалось, он к чему-то прислушивается. Так, наверное, и было на самом деле. Потому что, как только за пологом чуть слышно зашуршали камни и Умрун, насторожившись, потянулся было к выходу, Лаулас заговорил.

— Посиди, Умрун, — тихо и в то же время повелительно сказал старик. — Посиди немного — потом пойдем.

— Куда твоя ходи? — насторожился Умрун. — Сипи надо.

— Нет, — возразил Лаулас, — просыпаться пора. И так долго спали.

— Совсем понимай нету, — развел руками Умрун. — Сипи надо, просыпася не надо...

— Все ты понимаешь! — гневно выдохнул старик. — Мы, однако, тоже чуть-чуть понимаем.

Старик вынул из-за пазухи сверток, и на его морщинистой ладони тускло сверкнули заветные самородки.

Умруна будто магнитом потянуло к драгоценному металлу.

— Айс?[10] — недоверчиво прошептал он. — Золото?

— Это мы отдадим тебе, — сказал Лаулас. — Все отдадим. Только ты должен вывести нас отсюда.

— Дай! — прохрипел Умрун, вскочив. — Это золото Великого Курна!

— Айн[11], — отмахнулся Лаулас. — Сейчас оно мое. Будет, однако, твое. Там отдадим, — показал он вверх. — Шуметь не надо.

Умрун, выхватив нож, кошкой метнулся к старику и тут