Шрифт:
Закладка:
— Я не знаю точно, но здесь что-то не так. По крайней мере, я не могу сложить все это воедино. Если ты планируешь кого-то убить, то зачем делать это прямо на глазах у кучи свидетелей и под камерами наблюдения в «Ика Макси»? Разве нет?
— Может быть, это был просто способ сбить нас с толку и сделать так, чтобы все выглядело спонтанно? — предположил Муландер.
— Но тогда, вероятно, есть сотни более простых способов. Например, сбить его машиной и просто уехать с места преступления. Или, если он предпочитает нож, не так уж трудно сымитировать ограбление. Или можно сделать еще проще — притвориться обкуренным сумасшедшим, который набрасывается на первого, кто случайно появился на его пути.
— Верно, — кивнула Тувессон. — Но как это ни странно, он решил совершить убийство именно в этом магазине. Так что, какова бы ни была истинная причина, мы должны понять ее.
— А вы не думали о том, что на самом деле все как раз наоборот? — сказал Фабиан и внезапно привлек всеобщее внимание. — Предположим, он хотел, чтобы его увидели. Что, если все дело в том, чтобы собрать как можно больше свидетелей?
— Зачем тогда тратить столько энергии на маскировку? — спросил Муландер. — Не говоря уже о камерах наблюдения. Тогда он должен был показаться им.
— Камеры, которые полиция потом может сидеть и просматривать, увеличивая изображение и анализируя, — это одно. Свидетели на месте преступления — совсем другое. Но я бы сказал, что вопрос поставлен неправильно. Вместо того, чтобы спрашивать, почему он был в маске, мы должны спросить себя, почему он надел маску темнокожего человека.
Всем как будто понадобилось время, чтобы осознать сказанное Фабианом. В комнате воцарилась тишина, пока Лилья не нарушила ее.
— Если я правильно тебя поняла, ты имеешь в виду, что основной мотив может быть расистским.
— Я знаю, что ты занимаешься этим давно, и даже если мы пока не собираемся гнать коней, нужно воспринимать все всерьез.
— Дело в том, что Ассар Сканос — педофил, а не расист, — сказал Утес. — Более того, он никогда не смог бы реализовать что-то настолько сложное.
— Кто сказал, что это должен быть он? Может быть, это не он убил Мунифа Ганема. Единственное, что мы знаем наверняка, это то, что в то утро он был в прачечной.
— Фабиан, что ты имеешь в виду? — спросила Тувессон. — Ты хочешь сказать, что существует связь между убийством Мунифа Ганема и Леннарта Андерссона?
— Не обязательно. Но если рассматривать их одновременно, то трудно не заметить связующую нить. Сначала он лишает жизни маленького мальчика самым жестоким и сенсационным способом, какой только можно себе представить. Важно не то, кем он был. Единственное, что имело значение, — это цвет его кожи. После этого происходят пожары, в результате — трое погибших беженцев. И вот теперь он сам предстал перед множеством свидетелей в маске темнокожего, лишившего жизни Леннарта Андерссона, белого гетеросексуала средних лет.
Как должен реагировать человек, если узнал, что его спутник жизни лишил жизни по меньшей мере трех невинных людей, один из которых был его собственным отцом? Способен ли он вообще принять это или может только посчитать полным бредом или предположить, что произошло какое-то недоразумение?
В машине по дороге к Гертруде Муландер Фабиан думал о том, как изложит свое дело, и при этом сомневался, можно ли вообще узнать, что она сказала мужу, не выложив на одном дыхании все, что знал сам.
Но единственное, к чему он пришел, это понимание, что, как бы ни поступил, он неизбежно рискует усугубить ситуацию. Но у него не было другого выбора, кроме как попытаться. Если он ничего не сделает, то это будет только вопрос времени, когда Муландер подготовит план его убийства, и с этой точки зрения он и так уже слишком долго тянул с этим.
Он открыл калитку и прошел по тропинке, выложенной плитами плоского шифера, которые, несмотря на разные формы, так хорошо подходили друг к другу, что он не смог разглядеть ни единой травинки, сумевшей пробиться на свет между плитками. Подойдя к двери, он отбросил последние сомнения и удерживал кнопку звонка достаточно долго, чтобы быть уверенным, что она услышала звонок, после чего отступил на шаг, дабы не стоять на пути у открытой двери, совсем недавно обработанной и пахнувшей олифой.
Наступившая тишина казалась невыносимой, и он подумал, что тишина в промежутке между звонком и открывающейся дверью была не похожа ни на какую другую. Как долго нужно ждать, прежде чем придет время позвонить снова? Одну минуту? Две? Полминуты?
И как ему лучше стоять? Не имело значения, на какую ногу он перенес вес, при любом варианте стоять было неудобно. А руки? Что с ними делать? Он пытался оставить их висеть вдоль тела, но так тоже неудобно. Убрать в карманы не получалось. Ни в передние, ни в задние, ни в карманы пиджака — все это как-то глупо.
В конце концов он позвонил снова. На этот раз он давил на кнопку так долго, что на кончике пальца остался круглый след.
Видела ли Гертруда, что это он? Именно поэтому она не подошла и не открыла? Может, она догадалась, почему он здесь, и теперь звонит мужу, который уже покинул квартиру Вессман и сейчас направляется домой?
Во всяком случае, ее машина была припаркована перед домом, и в некоторых окнах горел свет. Велосипеда, на котором она была вчера, видно не было. Может быть, она уехала в город по делам. Дождь еще не шел. Но он явно должен был начаться в ближайшее время, и если она не хочет вымокнуть до нитки, то стоит поспешить домой.
Наверное поэтому он замерз. Учитывая, что оставалось всего несколько дней до праздника середины лета, на улице было необычайно холодно. Или наоборот, все было как обычно — пасмурно и на четыре-пять градусов теплее, чем на прошлое Рождество. Он почувствовал, как капля пота потекла вниз по спине.
А ведь он никогда особенно не нервничал! Но теперь одна его рука так сильно дрожала, что ему пришлось сунуть ее в карман, а в это время дверь открылась, и Гертруда в фартуке и с бигудями на голове посмотрела на него так, словно вообще не узнавала.
— А, Фабиан, это ты? Я даже не поняла, кто это звонит в дверь в такое время.
— Привет, Гертруда. — Он протянул руку, хотя она все еще дрожала. — У тебя есть минутка?
— Да, в чем дело? Надеюсь, ничего серьезного.
— Я бы предпочел, чтобы мы поговорили об этом в доме. Такое ощущение, что в любой момент может начаться дождь.
— Да, конечно, извини, заходи, — она впустила его в прихожую и закрыла дверь. — Мы можем посидеть в гостиной. Кстати, хочешь кофе?
— Нет, спасибо. — Он снял ботинки и тут же обнаружил, что все еще носит носок с дыркой на пятке. — Я тебя надолго не задержу. — Он прошел в гостиную в бежевых тонах мимо шкафа с коллекцией хрустальных сов Гертруды, которая, по ее собственным словам, давно вышла из-под контроля и только разрасталась. Друзья семьи каждый раз, когда навещали ее, потихоньку ставили в шкаф очередную сову.
