— Карауль тут. Я сам всё сделаю. — И повернув ключ, вошёл внутрь.

“Легко сказать — карауль”, — думала я, пряча лицо от ветра в воротник куртки и вглядываясь в темень. Недавний разговор неприятным осадком скрёб душу. Я чувствовала вину и одновременно злилась на себя за это. Павел был прав, я жалкая. Смотрю Алеку в рот. Рада любому его вниманию, как дворняга…прав… но кинув эту правду мне в лицо, он словно лишил меня опоры. Всё равно, что подойти к калеке и пнуть его под единственную ногу. Я вконец запуталась…

Небо снова мазнуло о щёку холодом. Кап — лживые чувства. Кап — гиены, мечтающие свести счёты. Кап — демоническая тень за спиной. Кап-кап-кап. Между лопатками прострелило от чужого взгляда. Обернулась — никого… Лиса с беспокойством втягивала воздух.

Вспомнилось, как недавно получилось обострить слух, настроившись на Эмона, но со слабыми человеческими глазёнками такой трюк не срабатывал. Как бы я не старалась, тьма отказывалась расступаться. Какое уж там “карауль”! Я дальше вытянутой руки мало что различала.

Из темноты вольера донеслась ругань Павла.

Судорожно выдохнув застрявший в груди воздух, я заглянула через приоткрытую дверь. Разглядеть, что там происходит не удавалось. Я шепнула:

— Что-то случилось? Может посветить телефоном?

— Давай, шуруй сюда, — недовольно донеслось из из темноты.

Прикрыв дверь, я двинулась на голос, едва не вскрикнув, когда что-то проскочило возле моих ног.

Это была лиса. Схватив малыша за шкирку, она волочила его по земле, а потом затолкнув в угол вольера, тявкая, закрыла собственным телом, всем видом показывая, что скорее отгрызёт чью-нибудь руку по локоть, чем отдаст своё. Оставшиеся два лисёнка прятались в домике, боясь даже выглянуть наружу.

— Шкура зубастая… не подпускает, чёрт! — раздражённо пробормотал Павел, подойдя ко мне со спины.

— А снотворное…

— Было, да всплыло! Шприц куда-то упал.

— Ох… Я могу посветить. Где уронил?

— Да вот тут. В листья. Постой пока, последи, чтобы эта драная лиса наш сосуд никуда не сныкала. Я поищу.

— Возьми лучше новый. Я несколько покупала… а снотворное в верхнем кармане.

Мы переговаривались шёпотом на грани слышимости, он стоял совсем близко, чтобы не потерять моих слов. А я вслушивалась в его голос, пытаясь угадать мысли и настроение.

— Да, давай… так и сделаю, пожалуй.

Вжикнула молния, натянулись лямки, и Павел принялся шарить внутри моего портфеля. Я не сводила взгляда с забившийся в угол лисы. Её жёлтые, точно стеклянные глаза, прожигали во мне дыру.

— Готово. Вот, подержи, — он сунул мне в руки наполненный шприц, а сам, натянув перчатки, крадучись, двинулся в сторону зажатого в углу лисёнка.

Его Койот клацнул зубами, пытаясь запугать и без того потерянную мамашу. Та нервно вздрогнула, плотнее прижала уши к голове, но не сдвинулась с места, только яростнее обнажила клыки, предупреждающе зарычала.

Павел сделал ещё шаг, и лиса, сжавшись точно пружина, взвизгнула, бросилась в него, вцепилась в обтянутый курткой локоть. Свободной рукой староста схватил животное за шкирку, с силой прижал к земле. Лицо у него было совсем бледным, сосредоточенным.

— Быстрее! Коли половину.

Я подскочила, упала коленями на влажную землю, и, глядя в горящий отчаянием жёлтый глаз, вогнала иглу в холку — “чпок,” — выдавила поршень ровно наполовину. Лиса заскребла лапами по земле, завыла, посылая по моей спине холодный озноб.

Где-то еще минут пять мы сидели над засыпающей лисой, прежде чем она совсем обмякла. У меня в груди гулко бухало сердце, лицо Павла выражало лишь мрачную решимость, и только капли пота, выступившие на лбу, выдавали волнение.

— Полдела сделано, — шепнул он, поднимаясь. Забрав у меня шприц, староста направился к большехвостому лисёнку, всё также жмущимуся к стеклу там, где его оставила мама. Малыш даже не пытался убежать, только топорщил шерсть и выпучивал глаза от страха. Павел легко поймал его за шкирку, поднял в воздух. Лисёнок тут же свернулся беспомощным скулящим колачиком, и даже не дёрнулся, когда староста вколол ему снотворное — ровно столько, сколько советовал ветеринар на одном из сайтов.

Я вытащила из портфеля свитер. Замотав в него обмякшее, словно игрушечное тельце зверька, аккуратно поместила в портфель, затем одела его лямками назад, обхватив получившийся “живот” обеими руками. Кивнула Павлу.

Не говоря ни слова, мы направились к выходу из вольера. До чёртиков хотелось завершить наш безумный ночной рейд. “Дело осталось за малым. Последний рывок”, — сказала я себе.

Павел толкнул дверь вольера… Потом ещё раз. Та не поддалась. Растерянно оглянулся на меня:

— Что за… Это ты закрыла на ключ?

Я отрицательно помотала головой, внутри вся сжимаясь от дурного предчувствия. И в тот же миг по ушам ударил собачий лай, а по глазам — яркий луч фонаря.

— Далеко собрались, молодые люди? — прохрипел незнакомый голос. После нашего шепота, он казался неправильно громким, почти оглушительным.

В соседних загонах заголосили, заметались потревоженные звери. Павел тут же выступил вперёд, заслоняя меня спиной так, что теперь я едва выглядывала из-за его плеча.

Свет резал глаза и рассмотреть говорившего не было никакой возможности. Зато обоняние работало как никогда. Я чуяла — точно подсолнечное масло в воздухе разлили, без намёка на гниль. Значит не гиены. Свет фонарика прыгнул с наших лиц на землю, выхватывая неподвижное тело мамы-лисы. — … Твою же мать! — гаркнул незнакомец с такой злобой, что у меня волосы встали дыбом. — Шипучка! Падлы, что вы с ней сделали!? Ну вы, твари, у меня попляшите сейчас… Ещё днём я ваши рожи приметил. У меня нюх на таких как вы — живодеров гребанных! Запустить бы вам сюда тигров, да на нарах из-за таких паскуд парится не охота.

Зрение возвращалось. Сначала я различила два силуэта…а спустя пару секунду увидела что это — лохматый сторжевой пёс и старик, видимо охранник. Незнакомец походил на скрюченную сухопарую жердь. Его лицо было старым, морщинистым, прокопчённым, точно высохшее яблоко, перекошенное гневом. Сквозь человеческий облик проступила морда Эмона. Сначала проявилась чешуя, потом — стылый взгляд. Не мигая, на нас взирала огромная, в человеческий рост, змея. Питон. По спине побежали колкие мурашки, я сразу его узнала. По ту сторону стекла перед нами стоял старик, тот самый, что днём наблюдал за мной со скамьи. Только теперь на нём не было странных половинчатых очков, и я увидела, что хоть один глаз его Эмона и был затянут плёнкой, другой смотрел осмысленно.

— Зрячий… — шепнул Павел и ещё раз, словно не поверив себе, толкнув дверь.

Пёс предупреждающе гавкнул. Это