Шрифт:
Закладка:
Несмотря на эти неприятности, Айседора продолжала свои успешные выступления в Монтевидео. Когда после второго концерта «доход составил немногим более двухсот долларов», Дюмесниль уверился в том, что их обманывают. Третий концерт тоже собрал полный зал, но доходы были еще меньше. Жилетти объяснял этот феномен тем, что ему приходится доплачивать за аренду зала. Дюмесниль проверил это и выяснил, что утверждения Жилетти были далеки от действительности. Но когда он попытался убедить в этом Айседору, она не захотела его слушать. Ей нравился Жилетти, поскольку он обращался с ней весьма галантно, в отличие от импресарио в Буэнос-Айресе. Кроме того, финансовая неустроенность, которая сопровождала ее с детства, выработала в ней священный ужас ко всему, что касалось споров вокруг денег.
Кроме того, у нее не было особого выбора. Всякий раз, когда приходила почта из Европы, у нее появлялись все новые и новые поводы для беспокойства. Как обычно, она материально поддерживала многих людей. Ее друг, ее бывший менеджер Морис Магнус, переслал ей письмо, полученное им от Пенелопы Сикелианос-Дункан, жены Раймонда, которая в то время находилась в швейцарском санатории, заболев туберкулезом во время работы среди беженцев в Албании.
«Вчера ко мне приходил директор санатория. Он сообщил, что счета за мое пребывание в санатории не были оплачены в последнее время и сумма долга теперь составляет 3000 франков. Он попросил меня написать Айседоре и узнать, в чем дело… Меня это страшно огорчило, и я поняла, яснее чем всегда, сколько хлопот доставляю моей дорогой Айседоре… Скажите мне, пожалуйста, как вы думаете, может быть, Айседора уехала в Америку, а ее секретарь забыла переслать деньги?..»12
В Монтевидео Айседора получила известие и о том, что ее учениц разогнали. Поскольку не было средств для оплаты пансиона, младших учениц отправили по домам. Это было обидно вдвойне, так как Айседора отправлялась в турне по Южной Америке именно с целью поддержать школу.
Когда Айседора и Дюмесниль приехали в Рио-де-Жанейро после шумного успеха в Монтевидео, их средства были столь ограничены, что Айседоре пришлось заменить объявленную «Ифигению» на шопеновскую программу, поскольку «Ифигения» требовала наличия оркестра. (У Дюмесниля было так мало денег, что он не мог позволить себе ездить в театр и ходил туда пешком. Айседора же, по своему обыкновению, наняла автомобиль в кредит и остановилась в одном из фешенебельных отелей.) Настрой ее программы был прежде всего воинственным, героическим и трагичным. Она состояла из нескольких интерлюдий, имевших свои названия. Например, «Экстаз» или «Бельгия во время войны». Это было сделано для того, чтобы обозначить темы ее танцев13. Первая часть программы завершалась полонезами в до минор и ля мажор («Польша в оковах» и «Воскрешение Польши»). Эти танцы были встречены весьма слабыми аплодисментами. Однако у Айседоры не было времени грустить по этому поводу; ей нужно было переменить костюм и сосредоточиться для второй, более жизнерадостной части программы, которая завершалась «Блестящим вальсом».
Сокрушительная овация, последовавшая за финальным номером, объяснила предыдущее молчание зала: зрители были слишком глубоко тронуты, чтобы аплодировать. Теперь же люди плакали и целовались, а танцовщицу окружила восторженная толпа ее почитателей. Айседора смогла выбраться из театра, лишь бросив охапку роз ожидавшим ее поклонникам, которые буквально разорвали цветы на кусочки, чтобы взять на память. На следующий день сообщения о ее выступлении вытеснили с первых полос газет даже военные новости, и утренняя газета «О Пэз» посвятила три колонки своей передовицы «божественной Айседоре»14.
Перед концертом Дюмесниль принял меры предосторожности. Он поместил своего друга в театральной кассе, и, хотя в этот раз зал был заполнен всего лишь на одну треть, Айседора получила на руки 600 долларов. На следующий день были проданы билеты на все остальные концерты, и Айседора смогла оплатить свои счета в отеле «Плаза» в Буэнос-Айресе.
Пресса дала ужин в ее честь, и главный редактор «О Пэз» Джон до Рио, уделил танцовщице много внимания.
Во время ее второго концерта в Рио, после Сонаты си бемоль мажор Шопена, молодой человек, сидевший на галерке, внезапно вскочил и произнес импровизированную речь: «Айседора, вы пришли к нам как посланник Бога… Вы никогда не сможете до конца осознать, что значит ваше искусство для молодого поколения. Оно — величайшее открытие правды…»
Айседора расплакалась и ответила: «Я знаю, вы понимаете меня… и я люблю вас всех. Спасибо, спасибо!»
Воодушевленная таким приемом, она танцевала даже лучше, чем обычно. Дюмесниль отмечал: «В этот раз, более чем всегда, я понял, как была зависима Айседора от симпатий публики… Если реакция зрителей была негативной, она теряла свою непосредственность и занимала враждебную позицию. Но когда реакция была однозначно позитивной, как это случилось в Рио, она становилась просто неотразима, и все преклонялись перед ее очарованием»15.
В тот вечер она была настолько воодушевлена отзывчивостью публики, что после окончания концерта ей все еще хотелось танцевать, так что она отправилась на пляж Копакабана, сменила платье на короткую тунику и танцевала у кромки прибоя для дюжины своих друзей.
Впоследствии, когда слух об этом импровизированном выступлении распространился, было сказано, что она танцевала на берегу моря обнаженной. Но к этому времени, однако, она была уже столь популярна и любима, что «те, кто поверил в эту сплетню, посчитали ее поступок очень оригинальным, артистичным и истинно парижским»16.
На ее третьем выступлении в Рио («Ифигения») руководитель оркестра, который ранее настаивал на том, чтобы музыкантам платили вперед, теперь отказался получать деньги до окончания концерта. К этому времени Айседора уже заработала достаточно денег, чтобы оплатить все долги в Буэнос-Айресе, и она надеялась, что ей удастся получить обратно шубу и изумрудный кулон.
Здесь, в Рио, Дюмесниль был потрясен, увидев, как репетирует Айседора. Она должна была танцевать «Патетическую сонату» Бетховена, которую до этого никогда не исполняла вместе с ним. Она пришла на репетицию в своей уличной одежде и попросила Дюмесниля сыграть сонату для нее. Она прослушала ее трижды, «полностью сконцентрировавшись», и после третьего раза сказала: «Благодарю вас. Теперь я поняла». На концерте Дюмесниль играл в состоянии полнейшего изумления. Ее выступление без единой танцевальной репетиции потрясло его. Оно было лучшим из того, что он видел17.
Такие случаи, вкупе с утверждениями Айседоры, что «Марсельеза» была чистой импровизацией»18, породили миф, будто бы ее танцы появлялись под влиянием момента. Но, несмотря на
