Шрифт:
Закладка:
И тогда я осознаю это. И меня охватывает стыд. Я разворачиваюсь, выхожу из тюрьмы и иду к машине. Хватаю компьютер и печатаю всё, что только помню о своем трехчасовом разговоре с Донте. Его фингал, тюремные банды, девочка в фиолетовой футболке, торговые автоматы, чувство вины из-за Кайлы. Сидя в машине на той парковке, я поняла, что на самом деле меня волнует не то, что я нарушила правила. И даже не то, что я не осознала, какая это привилегия – иметь возможность хотя бы попытаться их нарушить (представьте, что одна из регулярных посетительниц, чернокожая женщина, которая приходит каждое воскресенье, попытается сделать то же, что сошло мне с рук). А то, что я могла поступить иначе и знала, как это сделать. Я бы хотела повести себя с точностью до наоборот. Чтобы когда надзиратель вышел с моим блокнотом в кармане и сказал, что это контрабанда, я бы ответила: «Вы правы. Мне очень жаль».
Я пообещала приехать еще, прислать кое-какие книги и прямо перед тем, как попрощаться с Донте, спросила, что он думает о том времени, когда работал с Джимми из офиса шерифа, о месяцах, когда он общался с агрессивными мужчинами, но не был одним из них? О той краткой передышке. Десять лет он жил тюрьмой, десять лет знал только жестокость. Но не в те месяцы. Донте ответил, что тогда он впервые был окружен людьми, которые в него верили. И так он начал верить в себя. Донте охарактеризовал все это одним словом. «Открытие». Так он это воспринимал. Время глубоких «открытий».
Может быть, когда-нибудь он снова вернется туда.
Когда они срываются
Прошло несколько лет, прежде чем я снова увидела Джимми Эспинозу. Помните, он всё никак не мог набрать вес? Питался огромными буррито и жареными бобами, и оставался худым, как щепка? Оказывается, у него был рецидив. Он снова начал принимать наркотики. С головой занырнул в дерьмо, из которого так долго и упорно выбирался. Сам записался в расположенный всего в нескольких кварталах от полицейского участка, где раньше вел собрания ManAlive, реабилитационный центр с проживанием. Как-то в субботу Джимми позвонил мне на мобильный. Сказал, что путь был сложным, но в этот раз он точно не собьется. Не изменит принципам ненасилия. Бросит пить. Сохранит работу. Будет сильнее, выносливее с каждым днем, признает свои слабости и через это признание, через принятие трудностей, станет лучше. Для него сохранили место в Community Works. Я спросила Джимми, что насчет книги: он всё еще хочет, чтобы я написала о нем? Немного помолчав, он ответил: «Ясен хер. Это правда жизни. Я каждый день борюсь с собой. Каждый чертов день».
Джимми закончил годичную реабилитацию, вернулся в участок и снова ведет программу. Он просто пышет здоровьем. Набрал вес, с утра делает зарядку, а вечером ходит в местную качалку. Мы меряемся бицепсами. Джимми несколько месяцев жил в реабилитационном центре для наркозависимых, а потом снял жилье. На вопрос, кто здесь главный вертопрах, он первым поднимает руку, и на каждом занятии напоминает парням, что он – один из них. Теперь он ведет не только ManAlive в Сан-Бруно, но и группу анонимных наркоманов для парней, выступает в местных церквях и общественных центрах и не делает вид, что это легко ему дается.
Для Эспинозы и для парней, с которыми он работает, это – борьба с тягой к прошлой жизни. К наркотикам, улицам, прежнему миру. Это чувство отзывается под ложечкой, довлеет над сознанием. Джимми называет героин и кокаин сказочными принцессами: Золушка и Белоснежка, так он их зовет. Меня коробит от этого сравнения, но я не уличаю его в мачизме. Несправедливо подчеркивать это в момент, когда Джимми нашел в себе силы реабилитироваться, когда он действительно старается стать лучше. Наркотики – прекрасные, сексуальные, сногсшибательные, манящие женщины, они лежат на белых простынях в приглушенном свете, они зовут его, они соблазняют. Не те обычные, живые женщины, с которыми идешь по жизни рука об руку, но непостоянные любовницы, жестокие искусительницы, мучительницы. Он знает, что за мгновение экстаза придется заплатить жутким, сосущим ужасом, осознанием собственного провала, и, как сказал бы сам Джимми, жестокостью, направленной против своего тела.
Ему дали второй шанс. И третий. И четвертый. Он прожил жизнь, две, три, семь. Эспиноза думает, что это последняя. Он дает клятвы парням в группах, своей семье, мужчинам и женщинам, которые жили с ним в реабилитационном центре, агрессорам, алкоголикам, наркоманам, владельцу съемной квартиры, своим детям и женщинам, которых когда-то любил и истязал, коллегам, Регги и Лео. Джимми клянется, клянется и снова клянется, и в большинстве случаев, когда день подходит к концу, ощущает глубокое облегчение от того, что не сорвался.
Джимми говорит, что главную из клятв, адресованных такому обширному количеству людей, он дал сам себе. Он пишет о своей борьбе на частной странице в facebook. О том, как его манят эти принцессы. Белоснежка и Золушка. Как они прекрасны. Как привлекательны. Но он не уступит. Не сегодня. И, будем надеяться, не завтра. А что дальше, он не знает. Или не хочет знать. Говорит, что не впадает в спячку. Не прячется. Просто держится подальше от мест, которые затягивают его, от живых, ярких ассоциаций с определенными местами в районе Хейт, с окнами, в которые он может посмотреть и вспомнить целые миры. «Была одна девушка, она жила там, наверху, вон в той квартире, – сказал Джимми как-то после обеда, показывая на окна над магазином брендовой мужской одежды, – и я сидел у нее и следил за своими девками». Его девки. Картинка перед глазами: мужчина. Окно. Мышцы напряжены. Нервы на взводе. Я представляю его в образе медведя. Он пойдет и заторчит где-нибудь в другом месте. Такое не делают в открытую. Обдолбанный сутенер – беззащитный сутенер. Сутенер под кайфом теряет девок, теряет территорию. Джимми очень долго скрывал свою зависимость. Ширялся в каком-нибудь мотеле, лежал поперек кровати, было дерьмово. Он клял себя за то, что такой отброс. Но это его не останавливало. Его ничто не останавливало.
Шрам над правым глазом почти скрывает бровь, шесть выбитых зубов. Он смеется над тем, как выглядит. Как гангстер. Отморозок. Такого не поведешь домой
