После нескольких месяцев бумажной волокиты я получила разрешение на посещение. Можно было оформить встречу как визит представителя СМИ, но я уже это проходила в калифорнийской Этуотер, и тогда попытка провалилась. Потом, когда Донте перевели, я решила оформить обычный визит: одновременно познавательное и глупое решение, которое могло очень плохо обернуться для нас обоих.

Подозреваю, что это невозможно, но я бы хотела узнать, может ли Донте следовать принципу ненасилия в таком месте как Канаан, не подвергая свою жизнь опасности. Можно ли включить насилие, если оно нужно для выживания, например, в федеральной тюрьме, а потом выключить, когда выйдешь на свободу? Сокрушительную силу множества маленьких несправедливостей я испытала на себе. Допустим, торговые автоматы. Рядом висит объявление, что использовать их можно на свой страх и риск. И действительно, я потратила не меньше пяти баксов, чтобы посмотреть на банку газировки, которая, опершись на стекло как пьяный солдат, повисла в пластиковом колечке, и не собиралась падать. Такая мелочь – поставить работающий торговый автомат, чтобы он не выдергивал драгоценные долларовые банкноты из рук людей, у которых нет лишних денег.

Но здесь царит авторитаризм. Иногда – вопреки целесообразности и логике, просто чтобы подчеркнуть, у кого есть власть, а кто ее лишен. Это работает и для посетителей, и для заключенных. На полу линии, через которые запрещено переступать, ленточные заграждения, вроде тех, что ставят в аэропортах, чтобы управлять потоками людей. В зоне ожидания перед контролем безопасности тихо, как в церкви во время молитвы. Чувствуется напряжение. Как будто слишком громкий чих нарушит тонкий баланс. Здесь не проявляют эмоций. Не смеются.

Никаких праздных бесед. Люди не смотрят друг другу в глаза. Впереди стоит серьезный молодой охранник. Может быть, работает недавно. Он не такой суровый, как другие охранники, которых я встречала – матерые, ко всему готовые, они уже очень давно отвечают за других людей, и особенно за других мужчин. Они руководствуются принципом «я лучше знаю». Я лучше знаю, как работает эта система. Лучше знаю, плохие ли это люди. Я знаю всё о человеческой безнравственности.

Я захожу в тюрьму в 9: 02. Как и все тюрьмы, в которых я была, эта находится в глуши, на вершине одного из множества зеленых холмов, а вокруг протянулся рабочий район. Полуразвалившееся деревянное крыльцо одного из домов завалено выцветшими пластиковыми игрушками и разбитыми цветочными горшками, на двери висит табличка с надписью Шангри-Ла.

«Проверка идет уже две минуты», – говорит охранник в окне. На сайте сказано, что часы посещений – с восьми утра до трех дня. «У них в десять перекличка. Подходите к десяти».

Я возвращаюсь в машину. Слушаю NPR[117], читаю Times. Играю в дурацкую игрушку Township на телефоне. Возвращаюсь в десять.

«Перекличка только началась. Займет около часа».

Иду в машину. NPR. Times. Township. Возвращаюсь в одиннадцать. Откуда-то материализовалась очередь примерно в десять человек. Судя по всему, я одна из трех белых. Однобокая расовая несправедливость доходчиво проиллюстрирована анекдотичной демографической статистикой зала ожидания. И здесь почти одни женщины.

Охранник выдает мне ключ от шкафчика, говорит запереть в нем ключ от машины. «Значит мне взять вот этот ключ, – я поднимаю крохотный ключ от шкафчика, – чтобы запереть другой ключ». И я поднимаю брелок с ключом от машины. Охранник кивает.

Не знаю, зачем я говорю такое вслух. Моя лучшая подруга уже двадцать семь лет твердит, что у меня проблемы с субординацией. Я запираю ключи от машины в отдельном шкафчике.

С собой можно взять одну прозрачную сумочку, куда я положила ключ от шкафчика, немного денег, блеск для губ, блокнот для заметок и ручку. Позже оказывается, что три предмета из пяти проносить было нельзя.

И наконец, после полудня нас заводят в главную комнату для свиданий – глухую цементную коробку с синими лентами на полу. Ими обозначены зоны, в которые нельзя заходить заключенным и посетителям. Небольшая группа охранников со стероидными мышцами сидит в будке у стены. Этот момент вобрал в себя все стереотипы. Особенно хорошо получилось у никому не дающих спуску охранников, которые кричат, чтобы мы не толпились у торговых автоматов, указывая на маленькую табличку, согласно которой подходить к автоматам можно максимум по двое. Я пытаюсь найти в этом логику. У нас же забрали все личные вещи, так что с того, что у автомата стоят четыре или пять человек? (Здесь шесть торговых автоматов… к тому времени, как я закончу посещение, все они будут сломаны). Проблем с чтением у меня не возникало, но табличка висит не в самом заметном месте. Мы оскорблены, опозорены. «Ты читать умеешь, или чё?» – спрашивает охранник. Мне хочется заорать, что я, мать его, доцент. Да я могу так его зачитать, что он залезет обратно под ту корягу, из-под которой выполз. Но вместо этого я смотрю на него, поднимаю пачку купюр и говорю: «Мне сказали, здесь будет фуршет». Секунду он кажется озадаченным. Я знаю – это двойная, если не тройная, привилегия. Я посетитель, а не заключенная. Я белая. Образованная. Я и сама не рада, что иногда так себя веду: вставляю в разговор эти неуместные шутки. Я бы хотела почаще прислушиваться к своему внутреннему цензору (честно говоря, мне бы хотелось, чтобы у меня он хотя бы был). Охранник некоторое время смотрит на меня, а потом уходит. Позже мне рассказали, что в 2013 году в этой тюрьме заключенный убил охранника. Скорее всего, эти охранники каждый день подвергают свои жизни опасности. Вероятно, им недоплачивают, они работают сверхурочно и очень устают. Мне повезло, что я не знаю такой жизни.

Интересно, а узнаю ли я Донте. Прошло почти три года. Примерно в полпервого я вижу, как парень в горчичной робе и бежевых резиновых сандалиях выходит из запирающегося коридора. Он очень сильно постарел. Утомленное, тусклое лицо. Лишний вес. Это всё еще Донте, но, в то же время, он разительно изменился. Выглядит как старший брат себя прежнего. Всё те же обесцвеченные кончики волос, но теперь дреды собраны в длинный хвост на затылке. Крохотная татуировка в уголке лба, как кудряшка. И фингал под глазом.

Играл в баскетбол. Так он получил синяк. «Пустяки», – говорит Донте, обнимая меня.

Я бы хотела, чтобы он не чувствовал необходимости мне врать. Донте рассказывает, что Канаан поделен на две части по территориальному признаку. Ты должен быть верен своей территории. Банды, которые снаружи слывут извечными врагами, например, Crips и Bloods, в тюрьме объединяются.