так и для меня. И не важно, что на самом деле мы в типовом комплексе кирпичных зданий невдалеке от магистрали Сан-Диего. В большинстве своем переговоры проходят по телефону, между людьми, которые не видят друг друга до самого конца (и во многих случаях – никогда). На третий день тренинга Кит Груелл делает электронную рассылку с новостной статьей. В Джорджии бывший лейтенант убил бывшую жену и ее нового парня. Сделанная после предыдущего инцидента запись камеры наблюдения показывает, как в три утра он, несмотря на присутствие полиции, пытается ее ударить. Угрожает прямо при бывших коллегах: «Ты прекрасно знаешь, чем это кончится». И всё равно в ту ночь его не арестовали. Ему приказали сдать всё оружие. Но он смог достать пистолет. Еще один случай произошел в Орландо всего за несколько недель до начала тренинга: по прошествии двадцати одного часа осады бывший парень с приводами за рукоприкладство убил четырех заложников (все они были еще детьми), а затем совершил самоубийство.

На протяжении всего тренинга рассказы о реальных случаях не сходят с уст участников – накопившиеся за годы службы истории педагогов (большинство из них сейчас на пенсии). Истории, разворачивающиеся в реальном времени, пока стажеры сидят в классе и учатся. Истории, случившиеся совсем рядом и на другом конце страны. Ежесуточно мы слышим про разгневанных мужчин, напуганных женщин, беззащитных детей. Нескончаемый поток историй делает отыгрываемые сценарии очень реалистичными, придает им значимость. Полицейские говорят, и в их бестелесных голосах я слышу неуверенность и тревогу, страх ошибки, отчаянные попытки подобрать ту самую фразу, которая станет их спасительным мостиком.

Все отыгрываемые на этом тренинге сценарии – реальные дела. Когда-то Ронни и Мелисса действительно были вместе, и оказались в точно такой же ситуации, которую разыгрывали офицеры на этой неделе. На следующий день Груелл рассылает еще одну статью о взятой в заложники жертве домашнего насилия. А тем же вечером в аэропорту, пока мы ждем рейсов у своих ворот, от нее приходит еще одно письмо. А когда я, вся заплаканная, наконец возвращаюсь домой, в почте меня ждет еще одно сообщение.

Практически везде, куда я ездила в процессе написания этой книги, я выезжала на вызов с местной полицией. Я старалась как можно чаще совершать такие выезды вечерами по выходным (возможно, само собой разумеется, что меня практически всегда определяли к самому либерально настроенному и компанейскому офицеру, хотя один раз – в Вашингтоне, округ Колумбия – меня закрепили за женщиной-полицейским, которая работала на вызовах четвертый раз и казалась взвинченной до предела, когда мы втайне наблюдали за ней по просьбе начальства. Я немного забеспокоилась, когда она спросила, с собой ли у меня бронежилет). Я спрашивала их о домашнем насилии, которое совершают полицейские, и в целом об оружии и вызовах по бытовому насилию. И повсюду, от Калифорнии до Массачусетса, мне отвечали, что поступают одинаково и с коллегами, и с гражданскими абьюзерами.

Я не поверила никому.

А про оружие все они сказали, что хотели бы, чтобы у гражданских его было поменьше.

Вот этому я поверила.

Оружие делает работу полицейских в разы опаснее и гораздо менее предсказуемой и, в отличие от гражданских сторонников ношения оружия, все они прекрасно понимают, какой хаос их ждет, если участники конфликта вооружены. Как говорил мой бывший муж: «С оружием не ведут переговоров». По его мнению, если прибегнуть к дипломатии, шанс разрешить дело бескровно для всех, а не только для преступника, гораздо выше.

Мне всегда казалась подозрительной идея о том, что оружие может «спасти» любого и в любой ситуации. Оружие – пассивный инструмент; оно делает то, что велят люди, а им свойственно совершать ошибки. Представьте незаконное проникновение в дом: хозяин спит в кровати и, внезапно проснувшись, видит склонившуюся над ним темную фигуру незнакомца. Как в руках у хозяина оказалось оружие? Кто отключил сигнализацию? Как пуля попала в цель за считанные секунды? Может быть, в доме тишина; хозяин просыпается, залезает рукой под матрас, неслышно достает оружие, беззвучно отключает сигнализацию, бесшумно спускается вниз. Он слышит вора, но вор не слышит его. В тишине он замечает вора с телевизором в руках и стреляет. А, может быть, мы в кинозале. В темноте заходит парень, открывает стрельбу. У одного из зрителей – он хороший парень – тоже есть пистолет. Он тоже стреляет. Или, может быть, дело происходит в отеле. Парни открывают стрельбу. У десятка человек в толпе с собой пистолеты, но это хорошие люди. Хорошее оружие. Они стреляют в ответ. Как отличить хороших от плохих? Умышленное от случайного? Может быть, стрелок на заправке. А у парня в тойоте есть пистолет. Он хороший парень. И он тоже стреляет. А может, стрелок – подросток, а у другого подростка тоже с собой пистолет. Хороший мальчик с пистолетом. Хороший учитель с пистолетом. Откуда вы знаете, откуда я знаю, откуда кому-то известно, кто есть кто, у кого какое оружие? Всё происходит за несколько панических миллисекунд. Куда бежать, как спрятаться? Разве пластиковое сидение, покрытое тканью, остановит пулю? Или дверь машины? Дверь шкафчика? Колонка? Столешница из ДСП? Неважно, кто хороший, а кто плохой. Пулям всё равно. У всех известных мне историй домашнего насилия, в которых фигурирует оружие, есть одно сходство: отсутствие времени на размышление. Нож дает секунду форы. А пуля нет. Оружие многократно эскалирует опасность для всех вовлеченных сторон. Я вспоминаю ту женщину в Монтане, ту, что была на заседании рабочей группы по обзору смертельных случаев домашнего насилия, медсестру на пенсии с вязанием в руках, которая говорила: «Избавьтесь от треклятых пушек». Она знала, что больше чем у половины присутствующих в том самом зале с собой было оружие. Избавьтесь от треклятых пушек.

Несколько десятилетий исследователи и представители правоохранительных органов говорили о том, что вызовы по домашнему насилию – в числе самых опасных. И очевидно, что они наименее предсказуемы. Верно и то, что многие полицейские в нашей стране были убиты или ранены на таких вызовах. Согласно исследованию, охватывающему четырнадцатилетний период, за который был убит 771 полицейский (в среднем это пятьдесят в год), около 14 % были убиты на вызовах по домашнему насилию, и 97 % из них – застрелены[101]. В первые годы, когда я задавала тем полицейским, к которым меня прикрепляли, вопрос об опасности, они практически всегда отвечали, что вызовы по домашнему насилию – самые рискованные (иногда кто-нибудь также упоминал остановки автомобилей для проверки). Но в последние два – три