Они едва успели войти внутрь, как Катчен, спотыкаясь, вошел следом за ними, называя их всеми именами, которые могли прийти в голову, и некоторыми, которые не имели абсолютно никакого смысла.

Возможно, город действительно выглядел как гроб, но, по крайней мере, внутри него он не останется наедине с мрачными, дочеловеческими воспоминаниями этого места.

41

Внутри город был не менее удивителен.

Не менее безумен.

Там были бесконечные шестиугольные лабиринты коридоров, которые, казалось, не вели ни к чему, кроме других коридоров, которые разветвлялись в обе стороны, вверх и вниз, словно детская конструкция для лазания из полых труб, сваренных под прямым углом друг к другу. Некоторые из них были четырехугольными, а другие - тупыми треугольными. Круговые проходы начинались и заканчивались сплошными стенами или помещениями сферической формы. Комнаты просто переходили в другие комнаты, словно десятки узких кубов, связанных вместе или поставленных друг на друга. Они были либо массивными и сводчатыми, либо тесными, как клетки монахов или пчел. Арочные дверные проемы располагались на середине пятнадцатифутовых стен. Иногда они вели в цилиндрические каналы, которые тянулись на сотни футов, а затем сужались в крошечные кубообразные ниши, а иногда открывались в колоссальные амфитеатры с безумно изогнутыми стенами, от наклонного пола до пятидесятифутового потолка, с яйцевидными ячейками. В некоторых комнатах не было потолков, только огромные шахты, ведущие в зернистую бездонную черноту наверху, а в других не было полов, а были лишь узкие проходы, охватывающие огромные глубины внизу. Не было ничего, что можно было бы назвать лестницами, но время от времени ребристые спирали поднимались на этажи выше или намного ниже.

План здания был по меньшей мере хаотичным.

Этажи не зависели друг от друга. Не было первого этажа, второго этажа, третьего этажа и т. д. Этажи сходились друг в друга, комнаты и помещения, ниспадали сверху или поднимались снизу, запутывались в решетках, словно кристаллы алмаза.

Через пять минут все трое были в поту, тряслись и с трудом переводили дыхание. Сущность этого проклятого города была клаустрофобной, обильной и пересекающейся. Углы были дико расширены, крыши превращались в полы, а полы выгибались в крыши, которые были стенами. Палаты никогда не были идеально квадратными, а были слегка кривыми и смещенными от центра. Коридоры никогда не были прямолинейными, а извилистыми и покатыми, сначала высокими, затем приземистыми, а затем огромными. Было что-то геометрически извращенное в любом мозге, способном разобраться в таких вещах, не загоняя себя в какой-нибудь неровный, узкий угол и не крича в безумии. Передвигаться по нему было все равно, что перемещаться по запутанным, сюрреалистическим стокам разума сумасшедшего в поисках причины, которой не существовало... причина была поглощена аморфными тенями, раздробленными обломками паранойи, как ее представляли себе немецкие экспрессионисты.

Они следовали за электрическими шнурами, прикрепленными к стенам и протянутыми над черной бездной внизу. Несмотря на это, вскоре им пришлось остановиться для отдыха. Это место не было спроектировано для удобства передвижения человеческой расы. И проходить через это было не только психологически утомительно, но и физически изнурительно. Постоянно карабкаясь по этим могильным впадинам, спускаясь по резьбовым туннелям и ползая по мусору и обломкам рухнувших перегородок.

Наконец они остановились среди ряда комнат, которые были вовсе и не комнатами, а затонувшими помещениями с полупрозрачными вогнутыми полами, сделанными из какого-то прозрачного стекла или пластика. Если потереть очень сильно, то можно счистить с материала песок ровно настолько, чтобы различить структуры, лежащие далеко внизу.

- Это чертов сумасшедший дом, - сказал Катчен. - Что, черт возьми, было не так с Гейтсом? Это следовало снести. Вы понимаете? Просто, блять, снести.

Шарки сказала: - Это кажется безумием, но я думаю, что все это очень систематично, если у вас есть мозг, способный понять систему. Боюсь, наш простой мозг млекопитающих не справится с этой задачей... в любом случае, возможно, не раньше, чем через пару миллионов лет.

- Мы сможем выйти? - спросил Катчен. - Боже, я никогда раньше не чувствовал себя так... половину времени я так нервничаю и подавлен, что мне хочется взрезать себе запястья, а другую половину я чувствую, что меня начнет рвать кишками.

- Еще немного, и мы закончим, - сказал Хейс.

Катчен положил голову на колени и крепко зажмурил глаза.

Хейс сочувствовал этому парню, потому что он точно знал, что тот чувствует.

То, как это место открыло внутри тебя банку с чем-то ползучим и уродливым и встряхнуло ее. Скручивало твой живот узлом, заставляло голову болеть, а глаза вылезать из орбит. Человеческий разум был устроен так, чтобы учитывать закономерности, прямые линии и простые углы, формы и очертания, согласующиеся сами с собой. Но это место... оно было математически искажено, четырехмерное безумие. Как будто находишься внутри какого-то инопланетного осиного улья. Это было слишком.

После короткого отдыха они двинулись дальше и внезапно оказались в огромном дворе, расположенном между возвышающимися кварталами кошмарного города. Они перемещались между колоссальными семидесятифутовыми стенами и вокруг высоких шпилей, которые, казалось, не имели никакого смысла в человеческом понимании. Двор был выложен плиткой и лишен крыши, над ним не было ничего, кроме пустой черноты, достигающей головокружительной высоты. Время от времени вокруг возвышались купола, похожие на здания, но единственный способ проникнуть в них - это перелезть через гладкие стены и войти через отверстия наверху. Были также высокие глухие фасады без выхода, украшенные выступающими прямоугольниками на высоте пятидесяти и шестидесяти футов, которые выглядели не чем иным, как насестами для грачей или ястребов.

Они оставили позади гирлянды огней и снова двинулись вперед с фонариком и фонарем. Они подошли к другому из этих безумных куполов, и он был пронизан овальными проходами, которые, казалось, вели вниз.

- Дай мне фонарь, Катчи, - сказал Хейс. - Я войду туда.

Шарки покачала головой.

- Нет, Джимми... это слишком опасно.

Он взял фонарь.

- Я иду. Я буду осторожен.

Он выбрал проход и вошел в него.

Вход был около пяти футов в диаметре, и