– Ты сказала отцу, у меня не хватает ума, чтобы стать адвокатом. По крайней мере хорошим. Вы сидели на веранде и смеялись, обсуждали, какой у вас сын придурок.

Пальцы Астрид взлетели ко рту.

– Что я сказала? Когда? По-моему, ничего такого я не говорила.

– Говорила. Это было летом, я начал работать в Гудзоновой долине. Вы с отцом сидели на веранде, а я был в кухне и все слышал. Отец смеялся. Но он был огорчен, я это чувствовал. А ты говорила серьезно. И вот за это тебе стоит извиниться, а вовсе не за то, что меня пытался поцеловать какой-то пацан, когда мне было четырнадцать или около того.

– Черт, – вылетело у Портер.

– Да уж, – подтвердил Ники.

– Конечно, плохо, что у меня начинается паралич всякий раз, когда надо принимать решение, заниматься чем-то по своему выбору, но это и правда трудно, когда знаешь, что даже твои родители считают тебя полным придурком.

Астрид покачала головой, у нее отвисла челюсть.

– Нет, дорогой мой, что ты! Неужели я такое сказала? – Она потянулась к Эллиоту мимо Сесилии и Ники, взяла его за запястье. – Боже мой. А бедная Барбара! Мне было так стыдно – не за тебя, а за свою реакцию, – что я стала избегать ее, избегала так долго, что забыла, в чем причина. Пока ее не сбил автобус, я даже не думала, почему недолюбливала ее столько лет! Я люблю тебя, – выдохнула она.

Вот бы получить распечатку всех ее материнских ошибок, больших и поменьше, чтобы понять, какие из них она могла бы избежать (она часто срывалась, когда купала детей), а какие – нет. Интересно, ее тайны – они повлияли на тайны Портер? Могла ли она в свое время как-то облегчить дочери жизнь?

– Кроме того, – Эллиот поднял палец, будто нажал на паузу, – почему я сейчас об этом говорю? Потому что намерен сделать кое-что стоящее. Для тебя, для отца, для Клэпхэма. Я не хочу стать болваном, который меняет облик города просто так, ради забавы. И хочу, чтобы ты во мне ошиблась. – Венди стиснула его руку. Она любила его – Астрид злилась на себя за то, что иногда недооценивает невестку, а та смотрит на ее сына с такой любовью! Тебя любят – что еще нужно человеку?

– Я была не права, – покаялась Астрид.

Она не помнила, о каком именно дне говорил Эллиот, таких разговоров о детях у них было множество. О каждом из них. Родители в браке часто обсуждают детей, говорят и о хорошем, и о плохом, одна половина обычно видит плюсы, другая – минусы. У нее с Расселлом было именно так, плохой полицейский – она. За такими разговорами обсуждаешь все, из чего складывается жизнь. А как иначе? Ведь жизнь – такая головоломка! Иногда Астрид казалось, что они завели третьего ребенка по простой причине: двое первых оказались с трещинкой, и захотелось начать все сначала. Стать родителями по новой. Только дети ничего об этом знать не должны. Они должны быть всегда уверены и в себе, и в своих родителях. Слова потекли сами собой.

– Я никогда не была в тебе разочарована. И разве дело во мне, Эллиот? Это твоя жизнь. Твой выбор. Я за него больше не отвечаю. Как и за этот город, он принадлежит мне не больше, чем каждому из нас.

Она посмотрела сыну в глаза и вспомнила минуту, когда он появился на свет, вышел из ее тела, Расселл плакал, и они оба умильно глядели на новорожденного, потому что ничего прекраснее в жизни не видели. Сестра передала Эллиота – еще окровавленного, кричащего – Расселлу, а он передал ребенка Астрид. Кажется, до той минуты она никогда по-настоящему не обнажалась, именно тогда ей открылся самый глубокий слой ее личности – она родила ребенка и держала его прижатым к себе, сначала изнутри, потом снаружи. Какими она и Расселл были родителями? Ведь дети рассчитывают на безоговорочную любовь, но всегда имелись какие-то оговорки – Астрид не любила кормить грудью, Эллиот капризничал, он родился зимой, и приходилось сидеть дома, а Портер и Ники повезло, они родились в апреле и июне. Разве сделаешь все на пятерку с первой попытки? Проколов у Астрид хватало, какие-то ей известны, а какие-то так и остались незамеченными. Такова судьба родителей: косячить, косячить и еще раз косячить. А у детей судьба своя: расти, несмотря ни на что.

Эллиот остановился перед ней, взял себя за локти.

– Отец очень тобой гордился, – заверила Астрид. – И сейчас бы гордился, будь он жив. Представляешь, когда ты родился, он потерял сон, поэтому по ночам дежурил с тобой именно он. Сидел в кресле-качалке в твоей спальне и смотрел, как ты засыпаешь. Бывало, утром загляну, он спит в кресле, а ты уже проснулся и что-то лопочешь, будто не он за тобой присматривал, а ты за ним. – Она коснулась кисти его руки. – Без тебя мы не стали бы родителями. Были бы два человека, каждый вращается по своей орбите. А благодаря тебе мы стали семьей. Я люблю тебя.

Показывать слезы Эллиоту не хотелось, и он сдержался.

– Как скажешь. Хорошо. Я тоже тебя люблю.

На лучшую реакцию Астрид и не рассчитывала. И они стояли друг напротив друга, оба на зыбкой поверхности.

Берди подошла ближе и остановилась за плечом Эллиота.

– Привет! – Она выглянула из-за него, как из-за забора.

– Привет, – ответила ей Астрид.

Эллиот обошел Астрид, шагнул в конец салона, там на несколько секунд застыл, потом повернулся к брату и положил руку ему на плечо. Рядом возле раковины баловались близнецы, брызгали друг в друга водой. Потом придется протирать пол, но никто не стал их упрекать. Астрид услышала, как Ники и Эллиот обсуждают нью-йоркских баскетболистов из «Никса» образца тысяча девятьсот девяносто четвертого года, кто был лучше, Джон Старк или Патрик Юинг, положила руки на щеки Берди и поцеловала ее в губы. Я хочу стать твоей супругой, подумала она, тут же наклонилась к уху Берди и прошептала:

– Я хочу стать твоей супругой.

Одно в этой жизни она усвоила крепко: если хочешь что-то сказать – говори. Говори, не мешкая, второго шанса может не представиться.