Как по заказу, серо-черная птица сорвалась с дерева с шишкой в клюве и пролетела над потоком лавы – вероятно, чтобы спрятать добычу в излюбленном углублении среди камней. Это объясняет, почему сосны белокорые обычно растут группами. Два вида наладили взаимоотношения: птицы рассеивают семена на плодородных почвах в обмен на питательную пищу, совместно эволюционируя в суровом альпийском поясе. Гены обоих организмов жестко формировались путем рекомбинации и мутаций, шаг за шагом приспосабливаясь к медленным ледниковым изменениям.

– Вот эти сосны – Материнские деревья? – спросила Мэри, обходя троицу морщинистых деревьев с ветвями, вытянутыми по направлению ветра.

Вчера вечером мы смотрели фильм «Материнские деревья соединяют леса» – документальную короткометражку, которую я сняла с аспирантом; режиссером был адъюнкт-профессор университета. Мэри пыталась сравнить эти деревья с деревьями во влажном лесу. Указав на самое высокое, я отметила, что Материнские деревья – самые большие и старые. Я схватила ее за руку, и мы нырнули под крону посмотреть, не обвивают ли его корни соседские. Мэри ткнула в сторону молодых растений под краем полога. Все толстые корни этих деревьев, разбегающиеся и переплетающиеся, наверняка объединяла микоризная сеть.

Мы добрались до любимого уступа Мэри, когда солнце опускалось на западе, и утесы отбрасывали длинные тени на красный и зеленый лес внизу. Я поняла, что теперь стану выяснять, предупреждают ли деревья друг друга о болезни или опасности, сохранится ли вымирающий вид, или его территорию займет другой. Мэри достала рулетики с помидорами и огурцами, а я открыла вино. Тем временем цепочка древних вулканов – Три сестры на юге и Джефферсон, Вашингтон и Адамс на севере – превратилась из желтой в розовую. Они напоминали монументы, их пики затмевали соседние склоны. Ландшафт отличался от Скалистых гор у меня дома, где пики громоздятся вплотную, метаморфические породы и осадочные слои идут наискосок вместе, а один узкий гребень сходится с другим. Лицо Мэри ловило последние лучи солнца; мы наслаждались этой свободой вместе. У меня было то забытое ощущение падения, мягкого и глубокого, словно снег, ложащийся в горах.

На следующее утро она набрала насыщенно-сладкой черники, смешала ее с ежевикой, и мы угощались в тени ее айвового дерева. Она читала мне отрывок из книги Кена Кизи «Порою блажь великая» и пригласила поплыть осенью на каноэ по реке Уилламетт. Мне не хотелось уезжать; каждая клеточка моего тела трепетала. Я задержалась и едва успела к полуночи доехать до места, где на следующий день вела курс полевых работ, – в одиннадцати сотнях километров севернее. Время Мэри. Была ли я влюблена? Через сто километров после канадской границы, где на деревья уже огрызался осенний холод, я остановилась у телефонной будки и позвонила ей. Снег трогал мои голые руки, еще теплые от орегонского солнца. Я сказала, что приеду сплавляться на каноэ, как только вернусь в университет в сентябре.

Телефонная линия звучала так, как звучит самая глубокая тишина.

– Я не могу ждать, – произнесла она.

Неделю спустя возвращаясь в Нельсон, чтобы помочь Ханне и Наве подготовиться к школе, я миновала полторы сотни километров серых деревьев, погибших из-за горного соснового лубоеда. Западнее Камлупса у дороги стояла одинокая сосна желтая с измученной сгорбленной красной кроной. Мне захотелось узнать, сколько лет ей было, когда она умерла, и есть ли поросль, готовая ее заменить. Пока я шла к этому Материнскому Дереву, его увядшие иголки хрустели под ногами. На протянутых руках сосны не было поползней, поющих «кви-кви-кви-кви».

Я воткнула в оранжево-коричневую кору кончик бурава, но инструмент не шел в сухую пробку. Чешуйки осыпались с обесцвеченной древесины под камбием, как случайные кусочки пазла. С кончиков пальцев свисали высохшие шишки; чешуйки раскрылись, семена разлетелись – последний вздох дерева. Судя по всему, сосна погибла не меньше года. У моих ног лежало гнездо с мелкими косточками и разбитой яичной скорлупой, которое, должно быть, упало с ее ветвей. Сухая почва глубоко растрескалась. Смерть передавалась по цепочке, унося с собой белок и грибы. В долине реки Томпсон воздух густел от дыма лесных пожаров, река имела не голубой, а угольный оттенок. Все сосны желтые, зажатые между лугами на дне долины и пихтами Дугласа высокогорья, погибли. Пихты, уничтоженные западной еловой листоверткой, были кроваво-красными. Эта смерть в лесу напомнила мне об увиденном с Мэри на утесах Там Макартур, только она бы сказала, что здесь еще сохранилась жизнь.

Телефон показывал три часа дня. Еще семь часов до дома. Я проверила, нет ли ростков вокруг костлявой юбки мертвого Материнского Дерева, и обнаружила несколько двухлеток, сгрудившихся в трещине. Только они имели гены Материнского Дерева. Я опустилась на колени, чтобы рассмотреть их; кузнечики выпрыгивали из-под поникших щетинок костра – местного растения, буйствующего на бесплодной почве. Если деревца сосны белокорой растут в холодной почве субальпийского пояса, то, несомненно, выживут и эти деревца сосны желтой. В этом возрасте они должны прочно держаться за землю, однако грибы и бактерии больше не склеивали зерна песка и пыли в комки, создавая структуру, способную удерживать воду. Я воткнула металлические щупы нового датчика влажности – большой шаг вперед по сравнению с нейтронным зондом – в рыхлый грунт, чтобы измерить содержание воды. Всего десять процентов, этого едва хватало. Казалось невероятным, что эти саженцы еще живы. Возможно, их микориза вытягивает скудную воду из сухих зерен почвы. Сломанные кости Материнского Дерева все еще отбрасывали тень, и я задумалась, не помогает ли оно своим присутствием.

Я читала, что умирающие злаки передают фосфор и азот своему потомству через арбускулярные микоризные сети; так поступило и это Материнское дерево, когда умирало, – отдало росткам свои последние капли воды и питательные вещества.

Деревья гибли так быстро, лубоед распространялся так стремительно, а летние температуры поднимались так высоко, что, казалось, у природы нет времени разобраться и успеть за изменениями. Quelle tristesse[54]. Даже если бы эти ростки не погибли в детстве, работа их организма, скорее всего, нарушилась бы еще до того, как они стали молодыми деревцами; они были бы подвержены инфекциям и заражениям и, вероятно, обречены из-за изменений, предсказанных климатологами. Леса сосны желтой превращались в луга, а леса пихты Дугласа вытеснялись сосной желтой.

Неужели это лучшее, на что может надеяться лес? Более вероятно, что пересохшую землю – по крайней мере, здесь, в долине – заполонят костер, василек и лопух. Эти растения, производящие массу семян и быстрорастущие, могут легко вторгнуться в лес, ослабленный пожарами и экстремальным климатом. Казалось, эти деревья