нижний уровень первого двора. Второй двор предназначался для выставки приборов, а третий – для вычислительного центра, но теперь, когда компьютеры не требуют особого помещения, в нем разместился технопарк. Кровли дворов эксплуатируемые, на одной из них находятся теннисные корты.

Многосветное пространство вестибюля

Верхний переход между корпусами

Наружные стены сложены из панелей, но не стандартных, а сделанных по заказу, из бетона приятного оттенка, сохранившего следы досок опалубки. Эта черта, совершенно нетипичная для советской архитектуры, заставляет вспомнить шедевр Луиса Кана – Институт Солка в Сан-Диего (1965), который Платонов упоминал как один из наиболее интересных современных научных комплексов. Но если у Кана ось сформированного чередой корпусов двора заканчивается видом на океан, у Платонова все нанизано на пронизывающий здание ниже уровня окон «желтый коридор», проход по которому раскрывает ряд необычных «картин», – недаром архитектор сравнивал свою работу с деятельностью режиссера или композитора.

Облицованные ракушечником стены, расчерченные полосами света, пробивающегося из-за объемной решетки потолка, сменяются металлическими, пластиковыми и зеркальными панелями; коридор расширяется и превращается в холл с навигацией на столбах (цветные стрелки указывают: «Лаборатория инструментальных методов анализа», «Лаборатория химии пептидов», «Лаборатория химии белка»), и прерывается скульптурной металлической дверью необыкновенно приятного тускло-красного цвета. Все элементы оформления, от светильников до настенных часов, светящихся указателей и табличек с пиктограммами на дверях, прекрасно сохранились. Институт, один из немногих, благополучно пережил 1990-е годы, включившись в международные программы по изучению генома человека, и с тех пор большинство лабораторий стабильно находят гранты, занимаясь, среди прочего, разработкой лекарств от тяжелых болезней. Разросшиеся в зимнем саду растения – свидетели стабильно текущего в этой обители науки времени.

Вестибюль

План института можно оценить только с верхней точки, но с улицы и из окон соседних домов здание выглядит внушительно и необычно – Дмитрию Пригову, который видел его со своего балкона, оно казалось очень таинственным. Работающие в институте ученые, с одной стороны, ценят эту ауру, а с другой – прилагают усилия к налаживанию контактов с горожанами. В 2017 году ИБХ даже принял участие в Московской биеннале современного искусства – в течение лета несколько фотографов делали в его интерьерах свои проекты, выставка которых была устроена прямо в стенах института, причем для посетителей проводились экскурсии по лабораториям, где ученые рассказывали о своей работе. Сделанные тогда фотографии легко найти в интернете, а увидеть необыкновенные интерьеры института своими глазами можно, придя на день открытых дверей.

Зимний сад

78. Палеонтологический музей 1965–1989

АРХИТЕКТОРЫ Ю. ПЛАТОНОВ, Л. ЯКОВЕНКО, В. КОГАН, В. НАГИХ, Т. ЗЕВИНА, Е. КАТЫШЕВ

КОНСТРУКТОРЫ Ф. ГРИНЁВ, В. НИКИТИН

ХУДОЖНИКИ А. БЕЛАШОВ, В. ДУВИДОВ, М. МИТУРИЧ-ХЛЕБНИКОВ, М. ФАВОРСКАЯ-ШАХОВСКАЯ

ПРОФСОЮЗНАЯ ул., 123

ТЁПЛЫЙ СТАН

Музей, посвященный полуфантастическому миру ископаемых, принял вид древней крепости, манящей уже самой своей неприступностью

Фильмы о динозаврах снимали и до Спилберга – 70 картин за 70 лет. Но только после «Парка юрского периода» (1993) взошла заря настоящей всемирной динозавромании. Палеонтологический музей открылся на 7 лет раньше – и тоже стал мировой сенсацией: такой большой и дорогой музей по такой специальной теме. Чаще палеонтология являлась лишь частью музея естественных наук; впрочем, и московский отпочковался от Геологического, тот – от Минералогического, а коллекция последнего восходит и вовсе к Кунсткамере Петра Первого. С другой стороны, в XX веке русская палеонтология имела большие успехи, обусловленные широтой (и нераспаханной глубиной) страны, – вроде десятка полных скелетов парейозавров, которых экспедиция Владимира Амалицкого в начале XX века нашла на Северной Двине (они и составили главную гордость музея). И хотя музеев с ископаемыми в Москве хватало (Зоологический, Биологический, Дарвиновский), но только в Тёплом Стане эволюция органического мира выстроилась в стройную линию, обрела системность и сугубо научный фундамент: на первом этаже здания расположился Палеонтологический институт. (Он выдает себя окнами на задних фасадах, которых главные практически лишены.)

На этом месте собирались строить новый московский зоопарк, но с перестройкой проект заглох, а динозаврам, слава богу, огромные вольеры были не нужны. Как не нужны им и столь массивные стены: эти звери уже никуда не разбегутся. Но именно они, эти стены, так удачно созвучны популярной теме оживания ископаемых. Это мерцание опасности – игрушечной, но щекочущей нервы – определяет облик здания: кирпичные стены, невысокие глухие башни, тяжелые деревянные двери с коваными засовами и кованые же решетки на окнах. Парадокс образа в том, что угроза не снаружи, а внутри – как и у Спилберга: на отдельно взятом острове. Режиссер строит саспенс на том, что не переносит людей в далекое прошлое, а поселяет динозавров в современности – и в музей мы ныряем, как в пасть опасности.

План 2-го этажа

Аксонометрия. Макет

Но главную роль в спилберговском успехе сыграли все же компьютерные эффекты. В их использовании фильм стал подлинной революцией: динозавры впервые выглядели так натурально. Впрочем, в музее их тоже всячески пытались одушевить. Кости собирались в скелеты, скелеты (на картинках) обретали плоть, а некоторые – даже человеческие имена, как мамонтенок Дима (поздний плейстоцен, 4-й зал). История о 8-месячном звереныше, который споткнулся, упал в яму и там замерз, безотказно вышибает слезу: ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети! Именно Дима, найденный в 1977 году в верховьях Колымы, вдохновил создателей самого душещипательного советского мультика «Мама для мамонтенка» (1981).

Л. Яковенко. Эскиз входных дверей

Эта сентиментальная нота неожиданна, но она – лишь крайняя точка гуманистического пафоса, которым наполнен музей. «Невероятно выразительны древние ящеры в зале земноводных, – писала архитектор Римма Алдонина, рецензируя здание. – При всей научной точности воспроизведения они наделены характерами, заостренными почти до гротеска, полны юмора, лукавства и тяжеловесной грации». Совсем не то монстры Спилберга – и недаром фильм, повествующий о превратностях коммерциализации науки, сам стал успешным товаром. Музей же им быть и не пытался. Тут можно было бы взгрустнуть о недостатках финансирования или о косности музейщиков, но этому сопротивляется цельность – формы и содержания, архитектуры и музея. Невзирая на то что здание строилось 20 с лишним лет, оно воплощено почти без