В широте и неопределенности формулировок «барахольства» для сваговцев таилась потенциальная опасность. Грань между незаконным, неразрешенным или просто предосудительным по моральным советским нормам была чересчур зыбкой. То ли ты получил второй «незаконный» ковер, то ли попытался вывезти всю Германию. Никто не был застрахован от обвинений. Ни рядовой сотрудник, вынужденный оправдываться и просить справку, что «двух комплектов шкурок на пальто он не получил», и считает заявление о том, что он приехал в Германию, чтобы «подлататься», необоснованным»829. Ни военный комендант, купивший пианино и продавший его коллеге по той же цене, и тотчас вызванный по доносу на беседу к партийному следователю830. Даже тогда, когда человек уже не служил в СВАГ и вернулся домой, его могло догнать письмо, отправленное недоброжелателем в газету «Правда», что он незаконно приобрел в Германии «легковую автомашину, пианино, аккордеон, трюмо, ковры, диван, комод и ряд других вещей». Политуправлению СВАГ приходилось выяснять, вывез или не вывез, законно или нет831. Заметим попутно, что вывоз из Германии автомашин, приобретенных сотрудниками в личную собственность, был делом совершенно законным. Под это выделяли платформы, за транспортировку брали оплату и выдавали специальные разрешения на вывоз832. Но за склонность к обогащению приходилось оправдываться, доказывать, что ты всегда вел правильную советскую жизнь, имел благодарности, награжден орденами и медалями, во время войны потерял не только родных, но и все имущество, а «в Союзе ни обстановки, ни квартиры»833.

Грань между «правильным» потребительским поведением и потреблением осуждаемым оставалась зыбкой и не проясненной, открывая обширное пространство для произвольных толкований и обвинений. Осенью 1947 года коммунист В. Дмитриев834 обратился в редакцию газеты «Советское слово». В письме он рассказал, что на партийном собрании призвал товарищей по партии «ревностно оберегать честь и достоинство советского гражданина» и в назидание припомнил «прошлые примеры»: подполковник Б., «в недалеком прошлом идейный руководитель и наставник… повез с собой тонну барахла, да и все купе один занял своими чемоданами. И вот он очень удивился, когда увидел, что один наш товарищ едет в отпуск почти совсем пустой. Он заявил: „Разве вы из СВА?! Не может быть! Как это так: работать в СВА и в отпуск ехать пустому?!“». Под огонь критики попал и полковник В., который, по словам Дмитриева, с пеной у рта призывал: «Упаси боже, не ходите в немецкие кино и театры, а то разлагающаяся буржуазная культура плохо повлияет на вас». Когда же сам уезжал, набрал барахла целый вагон. У него было упаковок больше двадцати ящиков, в том числе и рояль, и пианино. Дмитриев убеждал товарищей по партии, что борьбу с барахольством и «барахольскими настроениями» нужно вести всем. Но начальство его почему-то не поддержало.

Искренний коммунист в письме пожаловался, что после его выступления начальник политотдела «в течение получаса распространялся о правах начальства, о социалистическом принципе распределения, о том, что можно в советских магазинах покупать все, что угодно о повышении материального благосостояния трудящихся», а в конце заявил, что «каждый, по возможности, может здесь как можно больше приобретать вещей». И даже нашел подходящее «оправдание»: тогда «там, в СССР, наши люди уже не будут нуждаться в этих вещах», остальным достанется больше. Дмитриев сделал вывод: «…большинство коммунистов так и поняло выступление начальника политотдела: барахолить можно!»835 Партработнику пришлось оправдываться и объяснять: Дмитриев даже законную покупку в советских магазинах объявил барахольством, потому ему и разъяснили, что «считать барахольством и что нельзя [считать]»836. Но объяснение вышло невнятным. Полковник явно запутался в собственных силлогизмах.

Столкнулись два взгляда на ситуацию: коммунистический, идеологически правильный (как должно было быть по советским меркам), и практический (как действовать в новых условиях и как определить границы дозволенного). Разрешить эту дилемму начальству так и не удалось. Безоговорочно признать, что погоня за вещами – антисоветское зло, как требовали нормы советской морали, и, следовательно, начать по-настоящему бороться с ним, значило лишить не только всех сваговцев, но и себя возможности «подлататься». Оставить все как есть – вызвать нарекания Главпура и тех, кто повыше. Поэтому боролись точечно, стараясь держать процесс критики и разоблачений в разумных пределах. На партактиве СВАГ секретарь партийной комиссии полковник Романов рассказал, что руководство «Союзэкспортфильм» в Германии совершенно «бесцеремонно относилось к советским деньгам, распоряжалось ими как своими личными. Только на свои квартиры эти 15 человек израсходовали около 300 тыс. марок; покупали сервизы, ковры». И в сердцах добавил: «Леший с ними, пусть обставляют свои квартиры, но почему за государственные деньги?»837 То есть «барахолить» за свой счет все-таки считалось допустимым. А вот за государственный – лучше поостеречься.

Водораздел в вопросе о барахольстве проходил не только между индивидуалистами и «буквалистами», то есть радикальными приверженцами коллективного социалистического сознания, которых, судя по всему, было не так уж много. Водораздел проходил и через семьи. Мужья стали обвинять жен в том, что они заразились «приобретением барахла»838, а те, в свою очередь, жаловались на мужей: «…чего я только не испытала за 4 года войны, живя с ребятами в самых трудных условиях нужды: недоедания, полуодетые, но была жизнь радостнее успехами борьбы нашего народа за правду! …живя здесь 2,5 года нет ни одного дня, чтоб я прожила их спокойно… Его точка зрения, лучше отдать последнее, чем приобрести необходимое, возможное из домашнего семейного обихода, чтобы не нуждаться и прилично одеться. Поэтому за каждую купленную вещь, я получаю скандал, оскорбления как человек с буржуазными наклонностями к собственности, и никакие убеждения, что у меня семья, что есть законные возможности покупать, его не интересуют… Когда едут люди отсюда домой, то, как правило, везут с собой 1–2 тонны, а то и больше груза. Я же, собираясь домой, прошу мужа заказать полдюжины стульев, и то он слышать не хочет, уж не говоря о том, чтобы он принес в дом хотя бы какую-либо безделушку (считаю это его беспечностью)»839.