Шрифт:
Закладка:
И множество керамических стаканчиков с остро отточенными карандашами, в одном пучок зеленых, в другом красных, в третьем голубых, и машинка для заточки карандашей, к услугам которой академик дважды прибегнул по ходу не слишком длинного разговора.
— Я по поводу вашей покойной сестры, Михаил Александрович.
— От всей души постараюсь помочь. Могу я вам предложить, — академик сделал малозаметный жест, просто, показалось, пальцем пошевелил, и из стены выдвинулась, приятно жужжа, тумба красного дерева, распахнулись створки и заиграли всеми цветами радуги бутылки — пузатые, квадратные, закрученные в спираль, в форме Пизанской и Эйфелевой башен, — немножечко промочить горло? Вы присаживайтесь…
Покровскому почудилось, что академик сделал в слово «горло» ударение на другое «о».
Покровский посмотрел на кресло и сел на стул, тоже антикварный, красного дерева, с прихотливой резьбой, но в нем, во всяком случае, не исчезнешь с макушкой. Согласился на виски с содовой.
— О вас, Михаил Александрович, коллеги глубоко уважительно отзываются в том смысле, что вы взяли к себе жить сестру… в противоречивой ситуации. Не побоялись, так сказать, рискнуть своим положением.
Профессор пожал плечами. Покровскому мгновенно стало стыдно. Профессор говорил приветливо, но все же с элементом легкого снисхождения, как с человеком, который вряд ли может судить об академических положениях.
— «Антисоветская агитация» была у нее статья… — задумчиво сказал профессор. — Как вы сказали, противоречивая ситуация? Дипломатично. Но Варя моя сестра. Что касается отсидки — ее оговорили люди, которые сами…
Не был уверен, что нужны подробности. Спросил только:
— У вас есть сестра?
— Да, — ответил Покровский.
Академик слегка развел руками: о чем тогда спич. То есть он не сказал слова «спич», это в голове у Покровского проскользнуло. Покровский и сам никогда не употреблял этой вульгарной современной фразы, а вот выскочила как знак его неуверенности, некоторой даже и робости перед сиятельным академиком.
— Так с чем же вы пожаловали все-таки, уважаемый товарищ Покровский? — на удостоверение, когда Покровский его показывал, академик, показалось, и глядеть не стал, отмахнулся. А запомнил фамилию.
— Скажите, вам приходилось слышать о Варваре Сергеевне Кроевской?
— Думаю, да, — сразу ответил академик. — То есть сестра никогда не говорила ее фамилии. Но, полагаю, речь идет о женщине откуда-то с севера, с «Сокола», кажется…
— С «Динамо».
— Или с «Динамо». С этой женщиной сестра познакомилась в лагерях, и они много лет дружили. Жива она? — Покровский не ответил, академик продолжил: — Как ее зовут, я хорошо помню, потому что моя сестра тоже Варвара, а моя покойная жена была Сергеевна. Варвара Сергеевна очень помогла моей сестре там, в заключении. Она блатных… гм… блатных женщин остановила, которые на Варвару с ножом пошли. Можно сказать, спасла сестре жизнь. И Варя с ней часто… думаю, не реже раза в месяц. Только странно, я четко помню, что она упоминала церковь на «Соколе»…
Такими несущественными, как бы логичными оговорками, нырками в сторону человек, которому есть что скрывать, часто пытается инсценировать естественность поведения. Довольно часто бывает также, что оперативному работнику это только мерещится.
— Церковь на «Соколе», а жила Кроевская на «Динамо», — пояснил Покровский.
— Ясно. Я спрашивал Варю, почему она не приведет Варвару Сергеевну к нам в гости, я хотел с ней познакомиться. Но Варя отвечала, что Варвара Сергеевна не любит знакомиться с людьми. В каком-то смысле я даже уважаю столь радикальную позицию.
— То есть вы ее никогда не видели?
Академик задумался на мгновение. Благородный профиль, высокий лоб, ясный глубокий взор.
— Думаю, что видел на похоронах. Пожилая незнакомая женщина в черном чуть в стороне. У меня мелькнуло, что это та самая женщина с севера. Не успел к ней подойти, она быстро исчезла. Вы не ответили, жива ли она?
Вежливый, но настойчивый.
— Ее убили, — сказал Покровский.
Академик помолчал. С виду спокойно воспринял.
— Убили… Я, пожалуй, себе налью тоже. Вам?
— Спасибо, у меня еще есть.
— Убили. Прискорбно. Я не будут расспрашивать вас о подробностях. Если они имеют отношение к вашему визиту, вы сами скажете.
— Дело вот в чем: Варвара Сергеевна Кроевская обратилась в Музей древнерусского искусства и предложила в подарок музею икону работы Прохора Чернецова.
Академик взметнул брови — черные, густые, как у генерального секретаря.
— И сказала в музее, что получила ее в подарок от подруги. Не могло ли быть, что она получила ее в подарок от вашей сестры?
— И могло, и не могло, — сказал академик.
— Интересно, — сказал Покровский. — Квантовая механика какая-то. Одновременно и волна, и частица…
— Приятно иметь дело с образованным человеком, — улыбнулся академик. — Сейчас я вам покажу.
Академик подошел к одному из книжных шкафов, вытащил большой предмет, который издалека выглядел как книга, а на деле оказался коробкой из черного картона. Красным шнурком перевязана. Развязал, открыл.
— Вот эта икона, — сказал академик, развернул. Икона еще была завернута в плотную ткань.
Покровский видел такую или похожую… ее несколько раз показывают в фильме о Прохоре Чернецове, глухонемой мальчик прячет ее во время татарского набега, а потом благодаря иконе обретает речь — слезощипательный эпизод! Иконы различать трудно, всегда много золотой и голубой мельтешни, мелких религиозных завитушек, но тут особая резкая композиция. Иисус с раскрытой книгой в руках сидит в кресле на фоне четырех геометрических фигур: прямо за головой золотой круг, за спиной в пол-иконы черный ромб, сам ромб на фоне синего овала, а уж за овалом золотой квадрат. Когда вышел фильм, была даже статья в «Науке и жизни», что этим иконописным сюжетом вдохновились русские авангардисты. Все свое творчество высосали из геометрических фигур. Но они просто воспевали формы, а тут фигуры имеют разные смыслы.
— «Спас в силах» называется этот сюжет, — сказал академик.
— Каждая фигура символизирует какую-то силу, насколько я помню? — спросил Покровский.
— Красное — огонь духа, синее — живая вода, золото — вечность, — пояснил академик. — Это одна из трактовок, есть и другие.
Золото — вечность? Покровский, впрочем, понимал, что по части веры в золото церковные люди от атеистов ушли недалеко.
— Впечатляет? — спросил академик.
— Сложно сказать, — ответил Покровский. — Я в иконах совсем мало понимаю.
— Я тоже, не стану прикидываться. Но вещь очень ценная, признанный шедевр. Я объясню…
Объяснял долго, подбирая слова… Да, эта икона принадлежала лично Варваре Александровне Харитоновой, один из дедов, ведущий химик своего времени, завещание расчертил, как таблицу
