У меня перед глазами потемнело. Я не поняла, что именно сделала и не очень понимала, что происходило после… Подойдя к орущему оригиналу сзади, я положила ему руку на плечо, он обернулся и… Я изо всей силы врезалась в его скулу своим кулаком. Он был пьян, но завалился только со второго удара… У него в этом баре оказались друзья… Я даже не поняла, что завязалась серьёзная потасовка: на меня набросились сразу двое, одного из них на себя принял Илайя, но и его противника в итоге тоже уложила я, менее чем за минуту разобравшись со своим… Или они не умели драться, или просто были пьяны, но им не помогли их габариты…

Я очнулась только после того, как трое мужчин уже лежали на спинах и стонали с окровавленными носами, а Илайя начал подниматься с пола, продолжая удерживать в руке ножку разбитого вдребезги стула…

– Тебе крупно повезло, девочка, что в баре кроме меня, Илайи, тех трех измутуженных тобой ребят и пьяного Леона больше никого не было. А вот мне не повезло: приходится час простоя бару давать, чтобы твои кулаки обработать.

– Извиняюсь, – я освободила из горячей ладони хозяйки бара свою руку, костяшки пальцев которой она только что закончила обрабатывать прозрачной жидкостью, подозрительно не вызывающей боли.

– Что на тебя нашло? Они что, задели тебя вчера, пока я уходила за напитками? Только не говори, что ты из мстительных.

– Ещё сегодня утром я думала, что могу быть весьма мстительной.

Баби пощелкала языком:

– Девочка моя, как же тебе родители не объяснили, что месть разрушает?

– У меня не было родителей, – мой голос неожиданно слегка засипел, поэтому, отведя взгляд, я один раз тихо кашлянула.

– Сирота? – поинтересовалась моя собеседница. Я не в полной мере понимала значение этого слова, поэтому решила промолчать. Она тяжело вздохнула. – Я вышла из очень бедной семьи. Мы были нищими, когда приехали в Швецию. Родители зарабатывали гроши и вскоре после моего восемнадцатилетия умерли один за другим. Я осталась одна, в чужой стране, с плохим знанием языка… Но мне везло с мужчинами: хотя отношения и длились относительно недолго, все они были добряками, помогали чем могли. Третьим моим мужчиной стал отец Илайи. Единственный позвавший меня замуж, и за которого я с радостью вышла. Илайе было пять лет, когда мы познакомились, и десять лет, когда его отца не стало – несчастный случай в море, он был рыбаком. Сейчас мне сорок семь, Илайе тридцать один, я едва ли гожусь ему в матери, но я старалась ею быть и у меня получилось… Мы до сих пор неразлучны, хотя и живём врозь с тех пор, как ему стукнуло восемнадцать: у нас общий бизнес, общие интересы, схожие мировоззрения. Я не бросила его не только потому, что не являюсь ему родной матерью – я не бросила саму идею быть матерью для него. Это я к тому, что если ты хочешь кем-то стать – не отступай, старайся и обязательно станешь.

Она не знала, о чем говорила. Я никогда не стану оригиналом, потому что я клон. Это не история про гусеницу, перерождающуюся из куколки в бабочку. Дождевой червь никогда не станет бабочкой – вот о чём эта история. Тем временем Бабирай продолжала:

– Я принимаю твои извинения насчет погрома, да и ты ничего не разбила, кроме парочки не принадлежащих мне носов, а вот Илайя, лишивший меня крепкого стула, даже не извинился. Нужно бы выдать этому мальчишке подзатыльник за его манеры. Ведь знаешь, как устроен этот мир: люди делают гадости друг другу, а прощение просят у Бога. Нет, так не пойдёт. Нельзя всё перекладывать на Бога – отвечай за свои поступки сам, – она вдруг прищурилась и окинула меня странным взглядом. – Вот смотрю на тебя, и никак не могу понять, что с тобой не так. Вроде нормальная девчонка… Ты что-то скрываешь?

Я не съёжилась и не испугалась. Ответила искренне и как-то совсем спокойно, хотя и не глядя на собеседницу:

– Я добрая, а это лучше скрывать.

– Почему?

– Потому что суперсилой нужно пользоваться, а не хвастаться.

В моём понимании доброта – особенная суперсила. Благодаря ей я не сделала того, на что меня толкал страх. Ненависть – это месть труса за испытанный им страх. Я постараюсь впредь не быть трусливой. Постараюсь никогда не опускаться до ненависти, даже по отношению к самым худшим людям. Они сами с пугающим успехом справляются с тем, чтобы ненавидеть себя так сильно, так ужасно…

– Хм… – Бабирай обдала меня оценивающим взглядом. – Знаешь, мой Илайя уже не первый год сохнет по Рите, а та, в свою очередь, сохнет по Брэму, но вчера я, вроде как, видела, будто Илайся с Ритой обнимались, или мне это только показалось… – в этот момент я перевела взгляд на собеседницу. Она явно к чему-то клонила, но я не понимала, к чему же. Она же продолжила говорить: – Рита – хорошая девушка. Хотела бы я себе именно такую невестку… Брэм же мне как второй сын, я желаю ему исключительного счастья… А ты, получается, с Брэмом?

– Мы просто знакомые…

Мне вдруг стало нестерпимо досадно от собственных грустных мыслей: “Даже не друзья… Просто я “прибилась к его яхте, словно водоросль”.

Мне надоело находиться под этим прицельным взглядом, пытающимся, но не способным пробить меня насквозь. Под предлогом желания справить нужду, я отправилась в уборную комнату, в которой провела пять минут, стоя напротив зеркала и смотря в свои глаза. “Ну вот же”, – мысленно говорила я самой себе, заглядывая в самую глубину своих тёмных зрачков. – “Вот же душа. Я вижу её. Я чувствую её. Но как же… Как же они говорят, что её у меня нет, если она… Есть”.

Брэм Норд

Мне позвонил Илайя. Додумался только после того, как дошел до своей съемной квартиры и принял от Риты лёд из морозильника. Меньше чем через десять минут после его звонка я ворвался в пустой бар. Бабирай с невозмутимым лицом стояла за барной стойкой и протирала пивные бокалы.

– Где она?!

– А я смотрю, слухи быстро разлетаются.

– С ней всё в порядке?!

– Да не несись ты так, буйвол! Последние гнилые доски на этом пароме переломаешь и потопишь мой бизнес к илу! Всё в порядке с твоей девчонкой.