Накормив меня досыта, она отодвинула занавеску, висящую в дверном проеме, и показала комнату с небольшой соломенной кроватью и маленьким квадратным окошком, велев отдохнуть.

Той ночью я вообще не спала, потому что опасалась и тревожилась за свою жизнь. А еще задавалась вопросом, как она поступит, потому что, судя по моему опыту, люди не помогают и не раздают еду просто так.

Но не Милли.

Милли так и поступила.

Потому я осталась у нее на ту ночь, и на следующую, и еще на одну, пока не стала спать крепким сном, а моя настороженность не обернулась благодарностью.

Несмотря на ее преклонный возраст и слепоту на один глаз, я быстро поняла, что за Милли трудно угнаться. Она работала с рассвета до заката, а иногда и дольше, если нужно было сделать доставку или сходить на рынок.

Задний двор у нее был засажен пустынными дикими цветами и уставлен деревянными поддонами, на которых стояли ульи. Она научила меня собирать пчелиные соты, готовить желе из опунций, шить одежду, ставить силки на мелкую дичь, разводить костер и ездить на Сэле.

Со временем моя благодарность превратилась в теплые чувства. Милли была крепкой, как кремень, и острой на язык, но еще была доброй. Она научила меня быть самодостаточной, дала мне крышу над головой, еду и воду, а я взамен старалась помогать ей, чем могла.

Какое-то время все было замечательно. Мы жили вместе в этом небольшом глиняном домике, и я была сыта. Милли – первая, кого я полюбила в Орее. Она походила на бабушку, которой у меня никогда не было. Проворная, опытная и внимательная, когда дело требовало верного решения.

Но была в ней и нежность. Например, в то первое утро, когда она посмотрела на темные круги у меня под глазами и сказала, что у нас будет день отдыха. В том, как она узловатыми негнущимися пальцами расчесывала мои мокрые и безнадежно спутанные волосы. В том, как она заметила, что я вздрогнула, и спросила, что случилось с моей спиной.

Она нашла меня спящей на улице и отвела к себе домой. Увидела мою золотую кожу и просто отмахнулась от этого. А потом, обрабатывая мою больную шелушащуюся спину, она увидела ленты на ней – и даже глазом не моргнула.

– Из тебя растут ленты, – просто сказала она. Совсем безразлично, без тени эмоции в голосе.

Я запаниковала.

А она была прагматична.

– Лучше их не выдергивать. Думаю, они и должны там расти.

Как всегда деятельная, она каждый вечер обрабатывала воспаленную кожу и велела оставить их в покое, сказав, что не стоит забивать этим голову. Потому что у людей по всему телу растут волосы, так что и в лентах нет ничего странного. Сказала, что у нее самой волосы на подбородке длиннее, чем ленты у меня на спине, хотя это недолго было правдой.

Именно ее невозмутимое отношение удержало меня от срыва. Именно ее тихая забота, с которой она каждую ночь ухаживала за лентами, вызвала у меня слезы на глазах.

Поэтому я продолжала помогать ей по саду, скрести кирпичи в колодце, заботиться о Сэле, чинить, стирать или готовить. И я была сыта, а еще в безопасности. Мне казалось, что, живя с Милли здесь, на окраинах деревушки посреди пустыни, я наконец-то обрела безопасность.

Пока однажды ночью все не изменилось.

Я как обычно уснула. Свернувшись калачиком на боку, смотрела на тонкую ткань в дверном проеме, колышущуюся от ветерка, что проник через открытое окно. В комнате струился лунный свет того же мягкого молочного цвета, что и глаз Милли, и я слушала ее скрипучее пение, пока она занималась шитьем.

Ее голос напоминал мне о матери.

Всего спустя несколько часов, когда едва забрезжил рассвет, я резко проснулась. Наверное, меня разбудил звук хлопнувшей двери, а, может, просто какое-то волнение в воздухе. Я вздрогнула и села на кровати, чувствуя, как бешено колотится сердце, а потом и разум опознал опасность, о которой предупреждало тело.

А затем я услышала их. Шаги. Шаги, слишком грузные и уверенные против прихрамывающей Милли. Что-то упало на пол, послышалось громкое сопение, шарканье, кашель. И тогда я примерзла к кровати. Потому что тут был мужчина. Мужчина, который, похоже, сюда вломился. Этот мужчина ранит Милли, ранит меня, украдет чужое имущество, потому что он сильнее.

Потому что так мужчины и поступают. Они забирают, причиняют боль, и никто не может их остановить.

Спина зачесалась. Кончики пальцев заныли. Сердце все так же бешено колотилось в груди.

Я не могла допустить, чтобы с Милли что-нибудь произошло. Она слишком старая, слишком хрупкая, а ее колкий язычок только все испортит.

Это должна быть я. Она защитила меня, а я должна защитить ее. Меня захватило это непреодолимое желание ее уберечь. Я огляделась в скудно обставленной комнатке, пытаясь найти то, что могла бы использовать в качестве оружия, и отползла, чтобы поднять с пола ботинок.

Прижимаясь к стене и смотря на развевающуюся в дверном проеме занавеску, я чувствовала, как меня охватывает решимость. Не позволю причинить боль Милли. Не позволю причинить боль мне.

Но когда тяжелая поступь стала ближе, у меня закололо кончики пальцев. Словно внезапно в них вонзились маленькие иголочки.

Как только занавеску грубо сдвинули в сторону, я прыгнула и ударила вошедшего ногой по лицу. Он чертыхнулся и повернулся ко мне с разъяренным обветренным лицом, освещенным лунным светом. Мужчина толкнул меня с такой силой, что я ударилась больной спиной о стену, а перед глазами заплясали звездочки. И теперь в тусклом свете раздался только мой крик.

– Попробуешь напасть на меня? – злобно выкрикнул мужчина, и мне на щеку попала его слюна. От него разило алкоголем. – Я покажу тебе, что будет после, девчонка!

Он даже не руками меня ударил. Мужчина стащил со спины тяжелый мешок и замахнулся им на меня. Сильно. Не знаю, что было в нем, но показалось, что на голову мне обрушилась наковальня. На плечо. На ребра.

Прижавшись к стене, я мечтала провалиться сквозь нее, попыталась поднять руки, чтобы защитить голову, а мужчина зарычал и снова замахнулся.

А потом я услышала Милли.

Чаще всего она была довольно медлительной, но от лежания в постели на протяжении нескольких часов боль в ее ноющих суставах становилась еще сильнее. И все же я услышала, как она торопливо шаркает и скребет клюкой по плиточному полу.

Меня захлестнула паника. Милли не выдержит таких ударов, в отличие от меня. Мужчина переломает ее хрупкие кости.