долгих лет. Стало бы легче и не так болезненно, если бы ты пришел? Да. Но правда заключается в том, что мне нужна была эта последняя капля. Я не жалею об этом, потому что мне нужен был повод сорваться. Мне нужно было найти свой предел.

Всю свою жизнь я избегала этого предела, но каким бы неровным, болезненным и крутым он ни был, я его нашла.

– Но я должен был…

– Нет, – перебиваю его я. – Я должна была это сделать ради себя. Никто меня не спасет. Никто не сразится в моей битве. Это должна была стать я, понимаешь?

Он борется с чувствами. Я вижу: он по-прежнему считает, что подвел меня, по-прежнему злится, что его там не оказалось. И я понимаю. Правда. Но…

Я встречаюсь с ним взглядом, чтобы он увидел в моих глазах правду.

– Это я должна была себя спасти.

Его взгляд становится задумчивым.

– И ты спасла. Черт возьми, ты спаслась, – говорит он, и в каждой букве сквозит гордость. – Но мне претит, что ты чувствуешь себя виноватой. Мидас получил по заслугам. Он и правда был гадким монстром. Не ты. Если хочешь винить кого-то в его смерти, то вини меня, потому что я должен был убить мерзавца до того, как он тебя ранил. Но я не могу, черт возьми, смириться с тем, что ты сожалеешь…

– Погоди минуту, – перебиваю я, взмахнув рукой в воздухе.

Рип останавливается, не сводя с меня взгляда.

И внезапно я понимаю, с чем еще он сражался, о чем все это время думал. То были сведения, которые напели ему на ухо. Я сражалась с воспоминаниями о той ночи, сражалась с тем фактом, что моих лент больше нет, а также со своей своенравной магией. Но и он также сражался с этим в одиночку, не меньше моего.

Я смотрю ему прямо в глаза.

– Хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно.

Он собирается с силами, будто человек, оставшийся без крова под проливным дождем.

– К черту Мидаса.

Он удивленно смотрит на меня.

– Что?

– Ты слышал. К черту. Мидаса.

Великие Боги, как это приятно произносить.

Он трясет головой, словно пытается прочистить ее и не может поверить в услышанное.

– Моя вина заключается в том, что я втянула в свой приступ ярости невинных людей. В моих сомнениях относительно моей силы. Но Мидас? Нет. Я рада, что убила его, – решительно и твердо произношу я. – И жалею лишь о том, что не сделала этого раньше.

Он смотрит на меня, словно в ожидании, что в этой лжи вот-вот появится трещина. Но я говорю совершенно всерьез.

– Ты правда рада? – осторожно спрашивает он.

Я киваю.

– И чувствую облегчение. Никогда не испытывала такого облегчения. Она просто… ушла.

– Что?

– Клетка.

Рип не просит меня пояснить, потому как по выражению его лица вижу, что он понимает.

– Я пока пытаюсь уложить это в голове.

– Его смерть? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– Нет. С тем, как он контролировал мои мысли. Мои решения. Мою жизнь. Даже сейчас я понимаю, что сторонюсь людей не только из-за своей силы, но и потому, что он не желал, чтобы ко мне прикасались. Я смотрела на все однобоко: он убедил меня, что мое мнение неверно. Если я что-то чувствовала, он убеждал, что я безумна или слишком бурно реагирую.

Все воспоминания накатывают стремительно. Столько незначительных мгновений. Порой я была слишком слепа, чтобы их распознать. Слишком запугана сладкозвучными словами в позолоченном замке.

– Вот в чем дело, – объясняю я. – В мелочах. В том, какой я стала покорной. Притесненной. Я была для него всего лишь дорогой игрушкой. Средством добиться того, куда он хотел попасть. И я вымостила ему этот путь золотом. Даже сейчас я волнуюсь, что он будет вечно меня преследовать. Волнуюсь, что мной все равно будут помыкать. А если я никогда не исцелюсь от его манипуляций? Если никогда не возмещу урон, который он причинил моей личности?

Наступает долгое молчание, а потом Слейд говорит:

– Ты пережила серьезную эмоциональную травму, и потребуется время, чтобы от нее исцелиться. Но ты должна знать, когда нужно быть снисходительной к себе, а когда взять себя в руки. И если начнешь сомневаться, просто остановись и прислушайся к голосу разума. Если слышишь свой голос, а не Мидаса, то знай: ты одолеешь этого подонка.

Одолеешь этого подонка.

Мне нравится, как это звучит.

– Если честно, я была готова к тому, что меня накроет чувство вины, что одолеет сожаление. Мидас так долго манипулировал моими чувствами, что я ни секунды не сомневалась в том, что последствия не заставят себя долго ждать. Но то, что он со мной сделал…

Я прочищаю горло и отвожу взгляд, засунув руку в карман пальто. Кручу пальцами обрывок ленты, и атласная ткань обвивается вокруг моей руки, придавая сил.

– Я не чувствую сожаления или вины, – признаюсь я. – Я просто чертовски злюсь. Злюсь, что так долго это терпела, что позволила ему столь многого меня лишить. Я злюсь на всех, кто причинял мне зло или использовал. И злюсь, что не подумала спасти себя раньше. Не знаю, как совладаю со всеми этими чувствами, но я больше не боюсь. Я не испытываю вины или сожаления. Во мне бурлит только непреодолимый гнев.

Рип улыбается.

– Хорошо. Воспользуйся яростью, чтобы набраться смелости.

Я втягиваю воздух, и тот фейский зверь во мне почти мурлычет от его заявления.

– Гнев может многое, – продолжает Рип, проводя большим пальцем по острым кончикам шипов. – Может утащить тебя на дно, ожесточить. Но если воспользуешься им иначе, то гнев может стать опорой для твоей решимости.

– Говоришь так, словно знаешь на личном опыте.

– Знаю. Я научился использовать гнев в своих интересах.

У меня вызывает интерес мысль о том, что можно воспользоваться гневом, высеченным в глубине моей души.

– Выходит, ты не станешь говорить мне о том, чтобы я спокойно жила дальше и дала это делать другим? И о том, что я должна преодолеть свой гнев и забыть о нем?

– Черта с два. Я научу тебя им пользоваться.

Глава 29

Аурен

Раньше я захлебывалась в своем гневе, вязла в нем, становилась озлобленной и несчастной. Но теперь знаю, что могу использовать его иным способом – для обретения силы. Разве можно отказаться от такого шанса?

Я всегда была чересчур покорной. Думаю, покорность часто по ошибке принимают за слабость, но на самом деле это