Он подошел ко мне, склонился, как над больным, и вдруг – залез в карман! Подлый злодей, вор, грабитель! – хотел закричать я, но не сумел. Дядя Витя что-то понажимал, приговаривая: «Никак не привыкну к этому двадцать первому веку…». Услышав гудки громкой связи, я понял: он кому-то звонит.

– Да, сынок? – прозвучал голос мамы.

– Ма-ам…

– Все хорошо? Голос у тебя нездоровый какой-то.

Ее незримое присутствие придало мне сил. Я встал и выхватил у дяди Вити телефон.

– Все хорошо. Да. Как ты?

– Как тебе сказать… Правду?

– Правду.

– Меня отказались принимать в «Антиму». Но это ладно, ерунда… Мне не привыкать. Но – отца выписывают. А это ужасно. Что-то они там напутали, операцию делать не будут. Ужас, что всё это происходит. Уже завтра он должен поехать домой.

– Я понял, мам. Постараюсь сделать, что смогу.

– Что? Дим, езжай домой. Все нормально. Справимся как-нибудь.

– Пока, мам. Я тебя люблю.

И положил трубку.

– Вот видишь, – сказал дядя Витя. – Без любви существо, тобою овладевшее, покорит тебя в считанные часы. А с нею ты уж как-нибудь протянешь. Но это лишь временное лекарство.

– Что мне делать?

– Мы отправимся туда, где ты нашел Тетрадь. Но, друг мой… Эта прогулка может стать для тебя последней. Да и не уверен я, что ты доедешь. Скурвишься по дороге, зуб даю. Отдашь артефакт?

– Да забирайте.

Легкость, с которой я это сказал, поразила не только меня, но и дядю Витю. Он аккуратно взял Тетрадь с гоблинами, понюхал ее, как цветок, и принялся изучать, перелистывая страницы.

– Ты, вроде, говорил, что их десять.

– Ну да. В тетради десять, плюс Стэнли – одиннадцатый.

– Я, конечно, не Архимед, но, изволь, тут их девять.

– Как?

– Смотри сам.

Один корф исчез. На месте Зухры, распознающего врагов, красовалась пустая страница.

– Не справился малыш, – прокомментировал дядя Витя. – Отозвали его.

– Дядя Витя, – сказал я, немного подумав.

– Ну?

– А я могу вас попросить об одном одолжении?

– Валяй, конечно. Но всякое одолжение имеет свою цену.

– Шутите? Вы хотите, чтоб я заплатил?

– Да.

Я вытащил долларовую купюру и протянул дяде Вите. Он отодвинул мою руку со словами: “Денег не беру”.

– Да пошутил я, да, пошутил. Какая просьба-то? Сделаю бесплатно. Возможно.

Я описал Дяде Вите свои мысли, и он, нахмурившись, согласился. Мы встали и пожали друг другу руки.

Вот он – мой последний шанс сделать хоть что-нибудь правильно.

* * *

Такси не ехало. Мама нервно смотрела на часы, демонстративно не обращая внимания на то, как папа заигрывает с медсестрами. А он вроде как и не заигрывал, это только с ее точки зрения. Он просто всегда со всеми шутит и рассказывает бородатые анекдоты.

О том, что я всю ночь не спал, никто не догадывался. Силы были на нуле, мой аккумулятор был разряжен, но близость любимых родителей тормозила влияние Рахинда: он не мог совладать с неведомыми для себя чувствами. Наконец карету подали, таксист даже открыл перед нами двери.

– Ну всё, всё, не переживай так, – сказал папа маме, садясь с ней на заднее сиденье. – Выкарабкаюсь. Операция была бонусом, а я здоров как бык! Готов хоть сейчас ямы копать.

– Какие еще ямы?

– Да любые. Для рассады. Хочешь, розы для тебя посажу?

– Хочу.

– Вот и посажу.

– Дамасскую, пап, – сказал я. – Алую или белую.

– Чтобы сравнить с ними оттенок маминых щек?

– Ну, например.

– Прекратите уже, мужчины.

– Прекращаем! Как твои дела, сынок?

– Нормально, пап. Домой хочется.

– А уж мне как хочется! Трогаем?

– Трогаем, – улыбнулся водитель.

Машина ехала не спеша. Я наслаждался видами Бьенфорда, будто эта последняя моя поездка, что, по словам дяди Вити, вполне вероятное развитие событий. Последнее время я часто езжу в машине, и каждый раз город предстает иначе, как бы открывая очередную грань своего характера. Я засматривался на вывески кафе, на летние веранды и людей, томно попивающих вино.

– Сына, а ты убрал доски со двора? Хотя бы часть?

– Да, конечно. Вчера. Мне ребята помогли.

– А что, гаврики из той службы не справились?

– Не-а, там один человек был, он сам бы эти доски месяц убирал.

– Ох уж эти работяги. Ну, ничего. Спасибо тебе и ребятам спасибо. Я уже, знаешь ли, со всем смирился. Со мной в палате лежал один парнишка, молодой такой, талантливый. Так вот, он картины пишет. Показывал мне, на телефоне. Ох и красивые! Я и подумал: может, и мне начать? Я же художественную школу закончил. Вспомню, как там что делается, и понесу пейзажики в парк. Тоже доход! И для души.

– Отличная идея, пап!

– Все получится, дорогой, – шепнула мама, и поцеловала отца в щеку. Водитель припарковался чуть подальше, чем нам было нужно: мест на стоянке не оказалось, и пожелал удачи.

– И тебе удачи, шеф! Клиентов хороших и денег – много-много, – сказал папа. Он старался быть веселым, но я видел, какой громадный булыжник придавливает его к земле.

Возле дома творилось что-то необычайное. За толпой во дворе с большим трудом различался наш подъезд. Галдеж и крики слышны издалека.

– А что у нас здесь происходит? – спросил папа.

Я пожал плечами. Мама тоже пожала плечами. Мы помогли папе выйти из машины – ему было тяжело двигаться, хоть он и уверял нас в обратном.

– Какое-то сборище, – сказал я. – Пойдемте посмотрим.

Люди шумели, щелкали телефонами. Где-то в глубине я различил большую профессиональную камеру.

– Ты точно растащил доски? – осторожно поинтересовался папа.

– Конечно, пап. С досками покончено.

Мимо нас прошли две старушки-соседки. Я впервые увидел их нарядными: еще бы, телевидение у их окон!

– Вот молодец, право слово! – говорила одна другой. – И, главное, помощь-то какая, помощь!.. Счастливый человек.

– Ага. Не то, что мой. У того дети только выпивать и могут. Пиво выпивать да водку.

– Ага, ага.

– Здравствуйте, дамы! – сказал папа. – Как поживаете?

– О! Приехал! Да мы-то как? Мы хорошо! А ты иди скорее. Принимай корону.

– Куда идти? Какую корону?

– Как куда? Туда. Нет, ну талантище!

Толпа, как по команде, расступилась.

– Что?.. – Папа, несмотря на свое самочувствие, ускорил шаг, буквально побежал, туда, где целой и невредимой стояла работа его жизни. – Что… – тихо повторил он и погладил выкрашенную зеленой краской деревянную поверхность избушки. Он смотрел на них – на домики-ромбики, на скульптуры, на веревки, качели. На все то, что в виде эскизов еще год назад усыпало нашу квартиру.

– Я… Сынок… Это как вообще? Это как?

В толпе я увидел членов жюри городского конкурса. До меня донеслись слова самого авторитетного из них: