делает их непригодными в военных условиях. Повреждение пароходной трубы во время боя, считал он, и вовсе «приведёт к замешательству»; а уж если механик заболеет, запьёт или погибнет — пароход и вовсе встанет. Вывод очевиден: «вёсла и парус всегда прочнее и надёжнее искусственных и сложных механизмов». Можно добавить ещё дороговизну пароходов: построенный в Америке пароход «Камчатка» называли «золотым», да и ходил он только на американском угле, что удорожало его стоимость.

«Морской сборник» не напечатал тогда статью Соколова — возможно, сочтя её не отвечающей духу времени (позже, значительно отредактированная, она всё же появится в журнале). Обиженный автор отправил её Нахимову. Почему именно ему? В Петербурге знали, что Нахимов насмешливо назвал пароходы «самоварами». Может быть, Соколов надеялся найти в герое Синопа единомышленника? Но при всей любви Нахимова к парусным кораблям он твёрдо знал: будущее за пароходами.

Морской комитет внимательно следил и за дискуссией о преимуществах винтовых кораблей, и за успехами нового флота в Британии и во Франции. Однако строить новые корабли на своих верфях в России пока не могли: доки были малы, не был налажен выпуск собственных машин — их заказывали в Англии, там же нанимали и машинистов. С приближением войны заказанные винты были конфискованы английскими властями, и российский флот не мог пополниться даже несколькими винтовыми кораблями. Как заметил военный историк А. М. Зайончковский, «для того, чтобы иметь винтовой флот, России надо было ещё несколько лет кипучей деятельности и затрат многих миллионов»227. Нелишним будет отметить, что Николай I был сторонником постройки паровых судов и денег на их покупку не жалел.

В марте 1854 года Нахимову было чем заняться в Севастополе, однако он нашёл время, чтобы прочитать написанное Соколовым. «Соколова записку прочёл. Мне кажется, это самохвальство, к тому же он далеко не хорошо знаком с пароходством, если пишет, что пробитая труба может остановить действие парохода и пр.»228. Не нашёл автор в Нахимове единомышленника, так что миф о Нахимове, не признающем преимуществ паровых и винтовых судов, тает, как дым из пароходной трубы.

Политический ландшафт накануне войны

В начале 1850-х годов вновь обострился Восточный вопрос, на сей раз из-за спора о святых местах[48]. Иерусалимский патриарх Кирилл обратился к турецким властям с просьбой о ремонте купола храма Гроба Господня, и султан издал соответствующий фирман. В Европе на страницах газет заговорили о возвращении могил королей-крестоносцев, и в 1850 году французский посол от имени всех паломников вручил османскому правительству ноту с требованием восстановить права католиков в соответствии с капитулом 1740 года. Для подкрепления своих притязаний Франция отправила к турецкой столице новейший корабль «Шарлемань» с восьмьюдесятью пушками на борту.

Отчего во Франции вдруг вспыхнул такой интерес к христианским святыням? Незадолго до этих событий Шарль Луи Наполеон Бонапарт провозгласил себя императором Франции Наполеоном III, и для укрепления авторитета ему нужны были не только корона и мантия, но и победы. Межконфессиональный спор пришёлся как нельзя кстати, и лучшего повода взять реванш за 1812 год он не придумал.

Дипломатическая переписка тех лет свидетельствует, что Николай I не стремился к разрешению конфликта военными средствами. В феврале 1853 года император для урегулирования спора направил в Константинополь миссию во главе с князем А. С. Меншиковым, её участником был и начальник штаба Черноморского флота В. А. Корнилов. Переговоры продолжались почти три месяца, но судьбу их решали вовсе не российский и турецкий представители. Английский посол лорд Чарлз Стратфорд-Каннинг виконт де Редклифф, который стоял за спиной турецких чиновников, делал всё, чтобы разногласия между Турцией и Россией переросли в прямое военное столкновение. Он даже пошёл на подлог проекта договора: вместо слов о праве России «делать представление в пользу церквей Константинополя» в документе оказались слова «давать приказы», что меняло и его содержание, и тон: в такой редакции он стал носить агрессивный и повелительный характер. Турция, сочтя себя оскорблённой, отказалась подписать договор и разорвала отношения с Россией. Окажись на месте Меншикова более опытный и тонкий политик, войны, возможно, удалось бы избежать.

Франция при помощи своего новейшего корабля надавила на Турцию, а Николай I отдал 14 июня приказ о введении русских войск в Дунайские княжества Молдавию и Валахию. В манифесте о начале войны говорилось: «Не завоеваний ищем мы, в них Россия не нуждается. Мы ищем удовлетворения справедливого права, столь явно нарушенного. Мы и теперь готовы остановить движение наших войск, если Оттоманская порта обяжется свято соблюдать неприкосновенность православной церкви»229. Но Турция, убедившись в поддержке европейских держав, на попятную не пошла.

Как могла Россия позволить втянуть себя в войну с двумя странами, имевшими столь мощные флот и армию? Во-первых, император не собирался воевать ни с Британией, ни с Францией. Британию Николай I видел своей союзницей в лечении «хронического больного», как он называл Османскую империю, считая, что если больной всё же скончается, то Англия вполне удовлетворится Египтом. В возможность «сердечного согласия» между Британией и Францией, этими вечными противниками, император не хотел верить вплоть до начала боевых действий. Во-вторых, Николай I рассчитывал на поддержку Австрии, которая должна была быть благодарна России за помощь в подавлении Венгерского восстания 1848—1849 годов; он и предположить не мог, что Австрия выступит против. «Я жестоко наказан за излишнюю доверчивость», — говорил император уже во время войны.

Династия Сардинского королевства мечтала объединить Италию под своей властью и искала покровителей; таким покровителем ей виделась Франция, которая, в свою очередь, искала союзников в грядущей войне.

В результате России пришлось воевать не с одной Османской империей, но и с Британией, Францией и Сардинией; да и Австрия вместо поддержки объявила вооружённый нейтралитет, угрожая ударом в спину на Балканах. Получалось, что эту шахматную партию Николай I проиграл ещё до её начала, неверно оценив силы. Вот только жертвовали игроки не фигурами, а живыми людьми.

Определённая доля вины в дипломатическом просчёте императора лежит на его посланниках. Ф. И. Бруннов в Лондоне, Н. Д. Киселёв в Париже и П. К. Мейендорф в Вене уверяли, что опасаться вступления в войну Британии, Франции и уж тем более Австрии не стоит, а ловкий угодник К. В. Нессельроде сообщал императору ровно то, что тот хотел услышать.

И всё же главная вина лежала на самодержце — за ним было последнее слово. Как говорят моряки, у командира корабля всегда должно сохраняться чувство опасности. Если он утратит бдительность, корабль может наскочить на рифы. Вот также и Николай Павлович,