Тётя Люба от души смеётся.

– А чего в субботу будет? – спрашиваю я.

– В субботу тут у нас будет сабантуйчик небольшой. Колбасный бал.

– Прям бал?

– Шучу я, – машет она рукой. – Во-первых дохренища колбасы привезут. Там два сорта будет, надо будет рассортировать, ну и так, мало ли что помочь. Народ набежит, выходной всё-таки. Деньги надо отдать, кому надо, понимаешь, да? У нас тут за два дня подкопилось. Хорошо наторговали, в общем. Бумаги надо будет подбить, опять же. Накладные рассортировать, какие куда. Игорёша припрётся, и другие шишки приедут, ну и всё такое. В общем, вся наша мафия здесь будет. Так что не знаю, что, но что-то точно делать тебе придётся.

– Сделаем, конечно, какой разговор.

– Ну, и ладненько. Ты завтра не приходи. У тебя же день рождения?

– Точно.

– Ну вот и празднуй спокойно. А в субботу уже потрудимся немножко. Капочку, да?

Когда я освобождаюсь, Лиды в отделе уже нет. Представляю, как она меня ждёт, икру мечет, наверное. Я подхожу к её дому, старому, с потрескавшейся штукатуркой. До войны ещё строили, наверное. Из подъезда выходит старушка божий одуванчик.

– Здравствуйте, – говорю я. – Вы меня простите, я ищу Сикорского Афанасия Семёновича, он профессор, видный такой, кудрявый, лет шестьдесят ему. Мне адрес дали, сказали, будто он в этом доме в сороковой квартире живёт. А я как не приду, там нет никого. Не знаю, может адрес не тот? Не встречали вы такого?

Старушка внимательно меня слушает, оглядывает оценивающе и кивает.

– Верно говоришь, сынок. Неправильный адрес. Сороковая сроду пустая стоит. Лет семь тому жила семья, да уехала. Недавно, правда, девка молодая въехала, но профессора кудрявого там точно нет.

Я благодарю её и ухожу. Дождавшись, когда уйдёт и она, снова иду к подъезду и поднимаюсь на второй этаж. В подъезде влажно и пахнет плесенью. Звоню и слышу доносящийся из-за двери звук девичьих ног.

– Чего так долго? – строго спрашивает Лида. – Я уж думала, ты опять сегодня меня продинамишь.

– Что значит опять? – усмехаюсь я. – Когда я тебя динамил? А вот за тобой есть грешок такой.

– Ладно, проходи уже. Можешь здесь раздеться, соседей сегодня не будет.

– Да ты что! Вот это удача! А куда они делись?

– К родственникам полетели. В Новосибирск, кажется. Проходи-проходи.

Она заводит меня в свою комнату. Убожество, зато выглядит натурально. Кровать, стул, стол, шкаф, гобеленовый коврик на стене. Голая лампочка под потолком. Могли бы и получше служебную квартиру обустроить. Ясно, что у Лиды никаких соседей нет. Зачем врёт? Странно и непонятно.

– Ничего, симпатично у тебя здесь, – улыбаюсь я.

– Издеваешься? Дыра страшная.

– А соседи кто?

– Муж с женой под пятьдесят. Спокойные, не пьющие.

Я понимающе киваю.

– Это самое главное, да?

– Да ладно, что мы о соседях-то?

– И то верно, – соглашаюсь я. – Иди ко мне.

Я расставляю руки и делаю шаг к ней.

– Первым делом самолёты! – она резко выставляет вперёд руку. – Сначала поговорим о деле. Выкладывай, что принёс.

– Ну ладно, – соглашаюсь я. – Можно и выложить. Для хорошего человека не жалко.

Я сажусь на кровать, расстёгиваю замок на сумке и вытаскиваю магнитофон.

– Что это? – спрашивает Лида, внимательно глядя на магнитофон.

– А на что похоже? Слушай.

Я мечтательно улыбаюсь и нажимаю клавишу воспроизведения. По комнате разносится вкрадчивый сексуальный голос. Ни одна девушка не устоит. Это же Джо Дассен.

«Aux Champs-Élysées

О Шамп Элизе», – поёт он.

Лида хмурится.

– Джо Дассен. Нравится? Мне на день рождения магнитофон подарили. Прикинь? Здорово, да?

– Погоди, это всё, что у тебя для меня есть? – спрашивает она, упирая руки в бока.

– Есть Высоцкий. Мы с ним в один день родились. Годы разные, конечно. Но день один. Классно, да? Пинк Флойд. Стена. Слышала? Убойная вещь вообще!

– Выключи, – хмуро говорит она. – Давай-давай, выключай. У меня от музыки голова болеть начинает.

Я выключаю и убираю магнитофон в сумку.

– Жалко. Но больная голова нам не нужна.

– Ты издеваешься? Зачем дурачком прикидываешься? Тебе это смешным кажется? Ты не понимаешь, что именно я от тебя жду?

– А ты? – смеюсь я. – Ты понимаешь, чего от тебя жду я?

– Получишь ты сладкое, не переживай, но только после того, как расскажешь всё, что разузнал.

– Ну, тут просто сладким не отделаешься. Мне прямо приторно должно стать. Ты меня просто затрахать должна за эту инфу. Каписко? Ферштейн?

– Ты на каком языке говоришь?

– На языке агента под прикрытием.

– Так, – она начинает терять терпение. – Хватит уже словоблудия. Если есть, что сказать, говори. Если нет, пошёл вон. Так понятно?

– А ты сурова, Лидия Фёдоровна. Любовь Яровая, прям-таки, новая инкарнация. Кожанки и маузера только не хватает. Ладно, не горячись. Есть, что сказать. Операцию назначаю на субботу.

– Какую операцию?

Она наклоняет голову и смотрит исподлобья.

– Какую ещё операцию?

– Ну, не аппендицит же. Будут все главные действующие лица. Будут липовые накладные. Будет колбаса. Дохрена колбасы. Левой колбасы. И баблос будет.

– Что?

– Деньги, бабки, лавэ. Как ещё объяснить? Сок, живительная влага, на которую слетаются воротилы теневой экономики. Я не слишком поэтично изъясняюсь?

– Ты выпил что ли?

– Нет, я не пью. После травмы восстанавливаюсь, веду здоровый образ жизни. «Говорят что пить не в моде. В моде щас какой-то ЗОЖ». Слыхала такую песенку? ВИА «Ленинград».

– Ближе к делу!

Ага! Задрожала! Завелась, схватила инфу, заглотила, как хариус мушку. Мало! Недостаточно! Ты должна потечь, растаять, как карамель, как патока, сладкая девушка Лида.

– Ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан? Так ближе некуда. Я же тебе на блюдечке с голубой каёмочкой даю звёздочку страшного лейтенанта, а то и капитана. Прикинь! Подпольное производство, мясокомбинат, сбыт через торговую сеть, тысячи рублей еженедельно. Торговая мафия, цеховики. Спокойно, только не падай в обморок. И за всё за это тебе и нужно-то любить меня, распахнув сердце. Не только сердце, конечно.

– Так. Давай по порядку, – машет она головой.

– А куда