Шрифт:
Закладка:
На седьмой день открыли окно. Ваповский лежал на катафалке, окружённый свечами, с обнажённой раненой головой, на жёлтой коже которой застыла чёрная кровь. Ваповкая в чёрном в ногах с детьми плакала на полу.
Когда во всех костёлах ударили в траурные колокола, в Кракове знали, кто окончил жизнь, а уличная толпа под домом Зборовских восклицала:
– На смерть Сумуэля звонят!
Зборовский стоял у окна и бормотал:
– Не дождётесь!
– Смерть ему, который короля на трон посадил.
* * *
На другой день из усадьбы Ваповских потянулась траурная процессия. В чёрной одежде, в кирах сотни людей, паны и служба, чёрные кареты, кони в попонах, монахи с факелами, впереди – священники, поющие псалмы. За гробом, в чёрном платье и вуали, со старшим сыночком при себе, бледная Ваповская, с сухими глазами, привидение, требующее крови за кровь.
При ней Мациёвские, Ваповские Тенчинские, родные, приятели, родственники, все враги Зборовских.
Процессия не идёт ни в костёл, ни на кладбище – в замок, в Вавель, к королю, требовать справедливости рядом с останками убитого.
У кого взялась эта дерзкая и пугающая мысль? Кто её подал? Никто. Ваповская встала у гроба и смелым голосом указала:
– В замок, к королю с его прахом, мы не уедем, пока нам правосудие не будет отмерено.
Приказ объял всех дрожью, но огонь заполыхал потом в сердцах друзей.
– В замок с останками! В замок!
Глаза блестели от слёз и от огня… поглядывали друг на друга.
Кортеж при медленном пении псалмов тянулся нога за ногой, чтобы народ видел убитого, чтобы труп пробудил месть, а вдова жалость.
И сбежались толпы, и шли, как кто стал, за шествием аж до замковых ворот, а кто мог протиснуться, на двор.
Король как молнией был поражён, видя эту длинную шеренгу людей в чёрном, торжественно тянущуюся под галерею, с этой вдовой и сиротой.
Генрих побледнел, испуганные французы смешались,
Тенчинский вёл вдову к королю, служба взяла гроб на плечи, желая его внести в залу, когда сделался ропот и король поспешил выйти, ещё весь дрожащий, с непокрытой головой, грустный и в душе гневный.
Делали его при народе виновным. Этот труп объявлял о некомпетенции, о задержке меры справедливости. Зборовский до сих пор ходил свободный и насмехался этим над своей жертвой.
Выступил перед останками Станислав Мацеёвский с мучительной, жалобной, волнующей речью. Послышались стон и плач.
Вдова нашла голос, припадая к ногам пана и умоляя о мести за эту невинную жертву. Потом говорил Тенчинский.
Смешанный король клал руку на сердце, лепетал что-то непонятное, обещал. Лицо его то бледнело, то краснело, ноги под ним дрожали. Вид этого жёлтого трупа пронимал его ужасом, он не смел на него взглянуть.
Едва король умыкнул, каштелянова с ребёнком пошла к Анне. Принцесса уже вышла ей навстречу и, положив руки на плечи вдовы, задыхалась от рыданий.
Сердце ей говорило, что, может, именно с Ваповским она должна была похоронить и надежды на собственное счастье.
Они стояли так долго, молча и рыдая, пока Тенчинский с Мацеёвским не взяли ослабевшую под руки и не проводили назад к каретам, семь штук которых сопровождало вдову в замок.
Спустя какое-то время шествие и труп вернулись назад к галереям.
Тенчинский хотел направить кондукт в костёл, в котором ждал останков приготовленный катафалк.
– Нет, – отозвалась Ваповская, – домой. Пусть останки лежат непогребённые, пока король правосудие не проявит.
Страдающей женщине никто не смел сопротивляться. Дали приказы, шествие улицами вернулось назад на двор Ваповских, и гроб стоял на марах в нижней зале, а духовенство начало заново петь псалмы над останками.
В замке у короля был огромный испуг, совещались, не в состоянии решить. К Генриху, который не знал, что делать, к Пибраку, который не смел поведать, что думал, по очереди прибегали Зборовские, почти в наглую требуя выплаты долга за элекцию, а, стало быть, безнаказанности, и Тенчинские и Ваповские, требующие справедливости.
– Тенчинский также достал в замке меч, – кричали Зборовские, – поэтому пусть и он будет наказан.
Король молчал – дни проходили.
Узнал каштелян войницкий, что его обвиняли.
– Стало быть, и я отдам жизнь, я готов! – воскликнул он, подойдя к королю, – но пусть со мной убийца будет наказан. Сам пойду в тюрьму, положу голову на плаху!
Король был холоден – ни Тенчинских потерять, ни Зборовских поставить против себя не хотел, молчал.
Вокруг него вились, как нити невидимой паутины, интриги, пытающиеся его тянуть в одну и другую сторону.
Шляхта тем временем грозно рычала, собиралась в группы, кричала сенаторам:
– Исполняйте ваш долг!
Послали референдария Чарнковского в сенат с требованием склонить короля к приговору.
Приговор откладывался.
Прошло два дня, в городе ходили самые грозные вести, само промедление доказывало, что Зборовские имели на дворе защитников… возмущение возрастало.
Ваповская, которая дни и ночи стояла на коленях, молясь, у останков мужа, встала.
Не говорила ничего, голос застыл в её устах, указала рукой. Траурная процессия потянулась в замок второй раз.
– В замок?
– Да, к королю.
Но тут уж её опередила весть о втором выступлении. Пибрак был объят гневом, Генрих стиснул бледные уста. Хотели закрыть ворота.
Король, однако, передумал.
Когда Ваповская приближалась к галереям, он вышел с покрытой головой, но на его лице в этот раз больше было нетерпения и гнева, чем сострадания и страха.
Пошептался и быстро удалился.
Вдова, как первый раз, пошла с сиротой к принцессе.
Упала ей в ноги, складывая руки, и воскликнула только:
– Правосудия!
Анна плакала с ней. Забылась на минуту, проникнутая этим трауром и отчаянием.
– Справедливости! – сказала она надломленным голосом. – Кася моя, но где же есть справедливость на этом свете! Тебе её оттягивают, я её для себя допроситься не могу. Справедливость сюда!
И она подняла руку к небу.
Второй раз потянулись останки обратно от замка. Думали, что теперь уже наступят похороны.
Ваповская проводила их до двора и сложила на катафалке, при котором стала на колени.
В городе росло возмущение.
Зборовские ходили поражённые и яростные; этот странствующий и требующий мести им труп даже храбрых и дерзких пронимал тревогой.
Вместе с трупом весь народ начинал нажимать на короля и торопить с примерным наказанием.
А пан Самуэль намеренно выходил из каменицы на рынок и становился, как бы вызывая, со своим дерзким лицом, насмешливым, говоря наперекор толпе:
– Вот я! Вы не посмеете мне ничего учинить!
Два дня совещались в замке и приговор король задерживал. Не хотел ни
