Фрешит подошёл и, присев на корточки, взял её за руки. Она перевела взгляд на него.

— Мита, всё кончено. Всё прошло. Твои дети живы. Мальчики-лебеди живы, — произнес он, глядя ей в глаза.

Ее глаза начали набухать слезами, и она, скривившись, разрыдалась.

— Он лишь казался слабаком, мастер Фрешит. Знаете, Джерад, он… Он был лучше всех, кого я знала. Почему, почему он умер? Единственный, кто заставил потеплеть вот здесь, — она ударила себя в грудь, там, где сердце. Рыдания душили её, и она с тихим стоном согнулась, уткнув лоб в колени.

— Мита, хочешь, я заберу воспоминания об этой ночи? — спросила я.

Она в ужасе вскинулась и замотала головой:

— Нет! Нет!

Я выставила руки, мол, я не настаиваю, нет, так нет. Тигрица успокоилась и попыталась вытереть слезы.

— Это больно. Но я хочу это помнить. Джерад — лучшее, что было в моей жизни за последние годы. Жаль, лишь несколько часов…

— Мита, ты полюбила его? — тихо спросила я.

Она пожала плечами, а потом как-то потерянно улыбнулась.

— Наверно…

Старший мальчик-лебедь неслышно вошёл в комнату.

— Джерад освободился. Второй из нас.

Младший лебедёнок и дочка Миты подошли и обняли её.

— Если это так, — произнес Фрешит, — значит, Мита единственная, кто… к кому, — он развел руками, пытаясь подобрать слова.

— Кто не умрет, если мы её полюбим, — закончил за него младший лебедь.

Женщина прижала к себе детей инстинктивным звериным жестом, словно защищая от чего-то, из глаз снова полились слёзы.

— Мита, хочешь, я разделю твои воспоминания? Ты будешь помнить, но это уже не будет настолько больно, — предложила я, понимая, что рана в её душе не заживет ещё очень долго, если заживет вообще.

Она посмотрела мне в глаза и молча кивнула, соглашаясь. Я присела рядом и прижалась лбом к её лбу…

Джерад подает ей руку… Джерад готовит ужин, что-то рассказывает и улыбается так весело и открыто… Не знала, что он может так улыбаться. Крики тварей, от которых волосы шевелятся, а зверь внутри приседает и пятится. Удары в дверь… «Мита, спаси детей!» — это приказ, которого невозможно ослушаться. Она сильная, бежит с мелким и Ньяной на плечах, старший отстает, но с ним Радж, они бегут, взявшись за руки. Мальчишка-лебедь хоть и дышит со свистом, но темп держит. Она оглянулась. Не удержалась. Надеялась увидеть, что он бежит за ними — но нет… Два огромных белых крыла загораживали улицу, он шипел… А твари рычали… Добежав до ограды церкви, Мита упала, бросив детей на освящённую землю, и обернулась… Чтоб увидеть, как чудовища треплют оторванное белое крыло и перья падают на мостовую… Радж втащил её на себе в церковь. Сама Мита идти уже не могла. До самого утра она не сказала ни слова, не пошевелилась, зная, что от любой малости плотина прорвётся и горе хлынет рекой…

Мягкие руки разъединили нас. Я почувствовала, что моё лицо мокро от слез. Моих слез. Тигрица посмотрела на меня, и это была молчаливая благодарность. Теперь и я знаю, что Джерад был героем.

Радж стоял, насупившись. Ему совсем не нравилось, что мама влюбилась в какого-то лебедя и теперь так мучается.

— Ты настоящий мужчина, Радж, — произнесла я.

Он глянул исподлобья и молча кивнул.

— Собирайтесь, — заговорил Фрешит, поднимаясь. — Мита, мальчишкам нужна охрана, а здесь её не обеспечить. Будешь жить в доме Джерада, надеюсь, теперь ты сможешь справиться со своим горем и новыми обязанностями. Пусть утешением тебе послужит то, что твоя любовь спасла Джерада, и он вырвался из круга проклятия. За это стоило умереть, а тебе стоит жить так, что будь он рядом, то был бы тебе благодарен.

Мита выпрямила спину и вздохнула.

— Вы правы, мастер Фрешит. Я быстро соберусь.

Через полтора часа мы высадили детей и Миту возле огромного дома лебедя. Ньяна стояла, открыв рот и рассматривая фасад, пока младший лебедь не взял её за руку и не повёл в дом.

— Фрешит, — сказала я на прощание, — обойдитесь без меня хотя бы два дня. Мне ещё Роджа хоронить.

Он кивнул.

— Прими мои соболезнования, Пати. Но ты же понимаешь, без них мы не выдюжили бы.

— Я знаю.

Наконец я получила передышку, оказавшись у себя дома. Пахло флерсами, верней, цветами, но их самих не было. Лиан и Пижма всё ещё на ферме. Я с удивлением поняла, что мне очень их не хватает: постоянно волнующегося, дергающего крыльями Лиана и спокойного Пижмы. Шон ушёл, ему надо кормиться, да и Эльвисе нужно уделять внимание. Как-никак, они почти помолвлены.

Я перенесла подушку и одеяло во флерсную, собираясь, словно кошка, спать там, где пахнет любимыми существами, когда в окно-дверь постучали.

Вик.

Бой и всё, что за ним последовало, вытеснило мысли о нём, о том, что я увидела, и теперь… теперь мне было всё равно. Я видела моего по-прежнему белого, но напуганного и готового к худшему Вика.

Распахнув дверь, я втянула его в квартиру и повисла на шее.

— Пати…

— Ш-ш-ш. Ничего не говори.

Он лишь крепче прижал меня к себе, и следующие два часа мы не произнесли ни слова. Но потом он не смог молчать.

— Странно, что я тебе не противен после всего, что ты увидела…

Я вздохнула:

— Ты не чудовище. И ты мне не противен, потому что я понимаю то, что ты делаешь, даже лучше, чем ты. Не могут благоденствовать волк и ягненок, плющ и дерево, саранча и посевы. Это жизнь. Ты вынужден принимать чью-то сторону. Страж заставил тебя. Солдат, защищающий свой дом, вынужден убивать чьего-то сына, мужа, брата. Ты такой же. Солдат на службе Равновесия. Хорошо, что ты неравнодушен, это отличает тебя от Стража — Серого Демона, но не позволяй вине загасить твой свет. Ты белый. До сих пор белый. До сих пор любишь людей и готов всегда прийти на помощь, — и тихо добавила. — Никак не пойму, на чём тебя поймал Страж, не могу поверить, что из-за ненависти ты продал душу.

Вик вскинулся в удивлении.

— Ненависти? Пати, я просто хотел жить, и хотел, чтобы те двое оказались в тюрьме и никого больше вот так не сбили и не бросили.

— Извини… — Я улыбнулась. — Я должна была догадаться, отчего-то мне