Если говорить о целостной картине изменений – то сместится биосоциальное равновесие, служившее двигателем человеческой цивилизации.

Во-первых, обострится проблема многоэтажного человечества, в котором неравенство генетически обусловлено. Тема в фантастике очень старая («Гаттака» – как иллюстрация подобного неравенства), но сейчас стало понятно, что значительная часть мрачных сценариев прошлого была ошибочной.

Теперь нет необходимости сжигать людей в печах или в принудительном порядке отбирать качественных младенцев. Даже массовые насильственные биотрансформации населения, которые описал С. Лем в «Эдеме» – стали бессмысленны. Сейчас общество стало богаче. Если вынести за скобки состояние особо тяжелых кризисов, то прокормить «несовершенных» людей в принципе можно, и даже дать им какую-то работу, своих героев и свою «маленькую и заплеванную Фудзияму» – вполне реально. Инвалиды-колясочники и частично социализированные дауны – тому пример.

Во-вторых – открывается возможность изменять генетический код уже живущего, взрослого организма – это путь к распространению всех «генетических усовершенствований» в обществе. Генетическая трансформация перестанет быть необратимым поступком. Но это лишь подтверждает образ неравноценного общества: при постоянном росте возможностей элиты – многоэтажное разделение вполне реально – начальник всегда на голову умнее, работоспособнее и проживет дольше подчиненного. Достаточно быстро, по историческим меркам, в человеческом(?) обществе появятся как прослойки «новаторов», лихорадочно примеряющие на себя любые усовершенствования, так и «консерваторов» – не имеющих денег на трансформацию. Не просто по душевной склонности к «перепрошивке» генетического кода, но из-за той роли, которую они играют в обществе. Эта роль – специализация – будет определяться набором генов куда больше, чем сегодняшняя профессия определяется задатками, но и поменять набор станет возможно. Специализация организма углубится, и ее будут ограничивать скорее технические стандарты цивилизации: так, увеличив массу тела можно столкнуться с проблемами в транспорте, в размерах дверных проемов и прочности сидений.

И опять-таки образы разделения человечества на разные виды – морлоков и элоев – устаревают. Пребывание человека в социально низком статусе (и на соответствующей ступени умственного развития, заданного параметрами нервной системы) – может быть изменено. Другое дело, что шаг этот может оказаться не по карману данному конкретному оборвышу из кварталов Мумбая или пенсионеру из Калуги.

Но что же мы получаем?

С одной стороны – часть культуры будет трансформирована, чтобы заставить людей учиться всю жизнь. Человек постоянно должен получать новые компетенции, применять свои знания и т. п. Если он узкий специалист – становиться мастером в своем деле, искать новые перспективы. Если его специальность теряет актуальность, то бросать все и учиться с нуля. Такие основания в современной культуре вполне присутствуют – просто бездна произведений о пожилых мастерах, которые решили «тряхнуть стариной» и взять новые высоты в своем деле. Максимально они выражены практически в любом профессиональном кодексе – все время учиться и непрерывно совершенствоваться. Равно много произведений о начале новых времен, когда меняется «цвет времени» и приходится осваивать новые правила игры. Вопрос в том, чтобы довести их до качественно нового уровня: старый анекдот о лозунге восставших рабов «Да здравствует феодализм, наше светлое будущее!» – будет воплощен в планировании жизни каждого человека. Нынешний привычный порядок образование-работа-пенсия – разрушится. Людям придется оценивать каждую приобретенную специальность – сколько лет работать, и когда начинать переучиваться?

С другой стороны – есть образ достойной старости. Самой суммы социальных практик, которые присущи пожилым людям. Начиная с того, что молодой учился, а старик учит – это связка устойчива со времен палеолита. Есть куда более современное понятие пенсии и вообще – обеспечение выслуги лет, как таковое. Инерция в накоплении социального капитала. Старшее поколение, в конце концов, носитель традиции. И структуру семьи из нескольких поколений неизбежно требует своих особенностей. Как в начале эры капитализма у крестьян отобрали землю и общину – через практически насильственный сгон – так и обеспечиваемое медициной долгожительство приведет к отчуждению старости, как периода социальной стабильности. Человек должен будет вечно учиться{48}.

Двуединство жизненного цикла – молодость/старость – в какой-то степени разрывается.

С. Лем в работе «Народоубийство» заметил, что культура ХХ века стала игнорировать смерть. Похоронные венки и могила есть – а каждодневного осознания приближающейся смерти, предуготовления к ней – нет. Люди развлекаются, сколько могут.

Со старостью так не получится. Смерть – относительно кратковременна для человека, от нее можно прятать голову в песок до последнего дня, а в старости люди живут десятилетиями. Этот простой факт придется осмыслять не только отдельным пенсионерам, но и обществу, в котором для части населения старость будет постоянно отступать чуть дальше.

Потому неизбежно разделение в культуре:

– идеи и образы для тех, кто претендует на бессмертие, а вернее, на опережающий личностный рост. Причем, что важно – претензия с одной стороны должна быть максимально привлекательна, с другой – так же максимально политкорректна. Общество, вошедшее в состояние войны между «полубогами» и «рядовыми», неизбежно проигрывает конкуренцию обществу, где старики видят смысл в собственном положении. Естественно, такая культура будет включать в себя обещание или перспективу всеобщего бессмертия;

– обслуживание социальной инертности. Тут важно будет то, что не только старость пойдет в дело. Любой образ поведения, который будет уводить человека с острия прогресса, или снижать социальное напряжение «лиги стариков» – получит свое выражение. Это может быть как инфантилизм (что присуще современной Японии), так и религиозные мотивы в восприятии старости, так и образ жизни «детей цветов». Человек может плыть по течению в любом возрасте. В «Счете по головам» Д. Марусека хорошо показано, что стареющими людьми в обществе с развитыми биотехнологиями остаются только клинические неудачники, лентяи и дауншифтеры, асоциальные элементы. Они могли тешить себя любыми иллюзиями, образовывать коммуны, принимать практически любую внешность – но с каждым днем «они были все старше и глубже в долгах».

Можно предположить, особо не преувеличивая, что технология «нестарения» – при ее создании будет тиражирована и в среднесрочной исторической перспективе доступна всем. Можно будет столетиями сидеть у себя в каморке и резаться по сети в «танчики». И вот тогда может сложиться устойчивый культурный барьер, который индивиду придется преодолевать, чтобы повзрослеть – из homo ludens стать homo sapiens. Сейчас подобные барьеры есть в ограниченном виде, их приходится периодически разрушать, чтобы использовать новые кадровые резервы. И одновременно в мире с избытком социальных «движителей» в виде голода, холода и смерти. Если их убрать, то проблемой может стать даже убеждение индивида в существовании внешнего, не игрового (не-виртуального)