Да, я отлично помню, что ты мне писала (с год тому) что «сильно» («больно» или «очень больно») ушибла грудь. Я тебя не раз спрашивал, как ушиб, прошла боль… — но ты мне, кажется (?) так и не ответила. Постараюсь отыскать в письмах, когда это было, но это нелегко при твоем мелком почерке — надо перечитать груду. А мне иные письма твои и тяжело читать. Но я постараюсь.

Елизавета Семеновна — на даче (не у сестры, там очень сыро), и я ее запрошу, получила ли она твой должок. Почему ты так много послала (поручила послать этому дубине!), Е[лизавета] С[еменовна] сказала мне, когда я отдавал деньги, что все стоило (елка с украшениями) 250 фр. Я еще ее переспросил — и она сказала — 250! Думаю, что она не получила через дубину или его знакомого Holer, (холеру!), иначе бы она мне сказала и вернула деньги: она очень в этом отношении щепетильна, знаю. Спрошу.

Жара (с неделю) меня извела, охота есть пропала совсем. Сегодня, после большой грозы, свежей стало, и спал я лучше. Не люблю «гостить», привык к своему укладу, а его нарушение действует на все во мне. Юля все зовет, но я, переночевав у них две ночи, поразбился. М. б. одноденкой побываю. Мне не хватает той или другой книги, того-сего… Да и пищевой режим не тот, при всем ее попечении о моих удобствах. Да и события мешают, всячески. Отдыхаю я — когда в работе.

О племяннике нечего писать мне. Много говорили, но этого не упишешь. Существенного и не коснулись, как всегда, когда встречаешься после годов (20!) отсутствия. Главное — я написал тебе. Жду чего-то определенного. С 18-го апреля я не получил от него ни строчки. Где он — не знаю. Знаю одно: 10-го мая был он в Берлине, у моих знакомых. 11-го должен был видеться с кем-то крупным. Вот и все.

Мне очень хочется послать тебе «Душистый горошек» хотя бы. Подумай, нельзя ли мне переслать его в Берлин (бывают оказии). Почему ты не дашь имя-адрес друга вашей семьи, который бывает у вас? Или его нет теперь в Берлине? Он мог бы найти случай переслать тебе духи. Ты же — больная, он это охотно сделает.

Рука моя почти прошла. Временами опять чувствую «намеки» давней болезни, — тогда принимаюсь за «покрышку» глинкой или вроде. Болей нет. Пищеварение нормальное. Нет ни изжоги, ни отрыжки, ни — кислотности.

Кажется, ответил на все — второстепенное.

Теперь о твоей сказочке. Работа меня не удовлетворила. Дарование твое ясно, оно и здесь бесспорно, но… — ты не умеешь работать, ты — торопишься, ты делаешь с запалом. Нельзя так. Все это — сырьё. Во-первых, — надуманность, — режет ухо! — с этим «Лан-дыши!..» — режет. 2-ое, сказка, как сказка, должна быть проста, без нагромождений. 3-ье, положения очень избиты, захватаны. 4-ое, ты связала себя «стилизованием», лишив себя свободы; не выдерживаешь (очень часто!) размера, получается «хроманье». Помни: в художественном произведении каждое слово должно быть на месте, — его появление должно быть оправдано. У тебя слишком многословно, растянуто, — в конце концов, наскучивает. Я читал безо всякого захвата, лениво, хоть это и твое. Но «ты» — для меня — в искусстве — уже не «ты», а автор. Отдельные места, слова, абзацы — хороши, удачны. Можно _с_д_е_л_а_т_ь_ сказку, но… не стоит труда. Нарочитость темы — охлаждает. А аксессуары — истрепаны, ходячи, — все эти «лазоревые цветики» и проч. Сказка — сама простота. Возьми Пушкина — «Сказка о рыбаке и рыбке»261. Или — по сжатости — «Песни западных славян». Или — русские народные сказки. Там встречаются иногда «сложности», но одёжка сказки, словесная ткань — посмотри, как проста, как мало «украшений» и «завитков» словесных. Этим недостатком страдает наш «мудрователь словечками» Ремизов262. Я почти уверен, что эти «Ландыши» скоро надоедят тебе. Увидишь! Олюша, не полагайся на «сны»: они сложный продукт хаоса подсознания: искусство — сон особого рода, где все время бодрствующее око мастера, его ухо, его — мера, его весы (всякие!). Не удручайся. Я искренно говорю: и в этой работе ты обнаруживаешь дар свой. Но — недостаток уменья, _н_а_д_з_о_р_а, _с_у_д_а. «Говенье» — куда лучше. «Айюшка» — отлично, если ее выправить местами (она — тоже наскоро дана!). Лучше всего (по простоте-совершенству) это твоя пол-странички, как высиживала цыпленка, ужин, ссора (толкались) с двоюродным братом, дядя, его «преступление», твое горе… Это — для хрестоматии! Видишь, какие в тебе возможности. Видишь, как врезалось во мне! Значит — сильно дано. И раньше — в золоте ячменя, вечер, ты ходила за ягодами. И как шла..! Олюнка, я душу тебя, обнимаю, от радости, как ты можешь делать! когда не надумываешь, а — даешь — как сердце поет. Но — обработка — после, всегда, — и самая строгая, но только и тут нельзя пересолить! Боже упаси! — Можно засушить, или — как у художников кисти — «записать», «замучить» полотно. Вергилий263 хорошо сказал: пахнет (от манускрипта) светильником (маслом лампы!) — слишком значит, много _п_о_т_у, _с_т_а_р_а_н_и_я… Повторю: не исходи из _с_н_о_в. Исходи из _с_о_л_н_ц_а, жизни, сердца живого… — из _д_ы_х_а_н_и_я… из _б_л_и_з_к_о_г_о. И читатель найдет _д_а_л_е_к_о_е, глубокое, — и _с_в_о_е. Трудно объяснить все в письме. Два — три разговора — и ты столько бы узнала, при-няла! Друг-друга поправляя, спрашивая, мы многому бы учились. Я никогда не считал и не буду считать себя неопровергаемым. Я всегда готов узнать еще, — и верю — через тебя — узнал бы. Ты — талант Божией Милостию, и я не боюсь говорить тебе правду, как ее понимаю: я люблю тебя — и Олю, и — товарку. Матерьялу… его — го-ры!.. Одна трагедия бедной Вали (как я жалею ее, болею ею!)… а еще эта твоя Фася… — ро-ман! Ничего о ней не знаю, а _в_и_ж_у — Драма… Кстати, чем она «опять больна…» — и плачет, — писала ты —?.. Она, кажется, умственно не-сложна, но, думаю, у ней свой душевный склад, «мирок»… и — вопросы, желания, идеалы… А тебе я указываю — тему — дай историю, хотя бы, фермы, ее жизни… фермы — как _с_у_щ_е_с_т_в_а_ очень сложного: всех ее частей — общей жизни. Как ты _в_с_е_ насытишь!.. И как это будет тебе легко и — сладко! Ты среди всего дашь — челове-ка!.. И [не заметил], а начинал письмо-бумагу.

[На полях: ] Милка, целую твои глазки. Как здоровье? — Напиши, и —