испачканные пятнами крови и машинного масла, поставил один на другой. Тацуру запомнила, что, когда села его разувать, Чжан Цзянь дернулся всем телом, словно на его ноги кто-то набросился. Она опустилась на колени и терпеливо развязывала мертвые узлы на пропитавшихся кровью шнурках.

Перед уходом дознаватель что-то шепнул Сяохуань. Потом она передала его слова Тацуру: следи за настроением Чжан Цзяня и ни в коем случае не отпускай его на улицу одного.

Обед Чжан Цзянь проспал. Ужин тоже проспал. На второй день Сяохуань принесла в большую комнату миску каши и луковую лепешку, но Чжан Цзянь спал мертвым сном. Дети ходили, понурившись, а Черныш поджал хвост, свесил язык и тоже погрузился в семейный траур. Одноклассники рассказали близнецам, что их отец насмерть раздавил человека, а соседские дети добавили: погиб дядя Сяо Ши, частый гость в доме. Дахай отказывался ходить в школу: в классе с ним теперь никто не дружил. Было дело, у одного из ребят в школе отца посадили за изнасилование, того мальчика все одноклассники тоже обходили стороной.

К вечеру второго дня Чжан Цзянь встал с кровати и подозвал к себе Сяохуань и Тацуру. Сказал:

— Ничего, дети уже подросли.

У Сяохуань сначала покраснели глаза, а за ними нос. Тацуру пока не понимала, чем эти странные, бессмысленные слова ее так расстроили. Чжан Цзянь нагнулся, пошарил рукой под кроватью, перещупал там всю обувь и выудил из пары матерчатых туфель старенький шелковый кошелек, достал оттуда золотые серьги, золотой замочек и пачку денег.

— Отец с матерью детям отложили.

Старикам невесть как удалось сберечь для внучат две сотни юаней, утаив их от старшей невестки.

— За все годы такие серьезные ЧП случались на заводе раз или два, не больше. Будьте готовы.

Женщины смотрели, как их каменная стена, их опора рассыпается в прах.

— Сяохуань, на эти деньги откроешь швейную лавочку, ты шить мастерица…

Чжан Цзянь изо всех сил старался держаться как обычно: веки прикрыты, слова вяло скатываются с пересохших губ.

— Украшения отнесете в ломбард, — оседающая стена, Чжан Цзянь, давал женщинам последние указания. — Отыщите государственный ломбард. Это мамино приданое…

Старые грязные банкноты были перетянуты резинкой, словно скатка с одеялом за спиной у беженца-лилипута. Теперь эти деньги и золото — их стена и опора. Чжан Цзянь с трудом подыскивал слова, пытаясь мягко донести до женщин, что их ждет: семья может остаться без кормильца, дети — без отца.

— Приемник стал барахлить, купить бы запчасти, я вам его починю. Не то потом придется в ремонт нести, деньги потратите…

— Чего там чинить? Как-нибудь послушаем! — ответила Сяохуань. — А сломается — не беда, соседский послушаем. О чем тут тревожиться?

— И велосипед если привести в порядок, можно неплохо продать…

Сяохуань встала, разгладила складки на платье.

— Не пори ерунды. Пошли есть.

Она бросила шелковый кошелек на матрас, сняла со спинки кровати фартук и быстро вышла из комнаты, на ходу завязывая тесемки. Зашипело радио — детский хор, шурша, грянул: «Гляди, гляди на Север, помни, помни слова дядюшки Хо!..»[94]

Сяохуань накрыла на стол: поставила тарелки с приготовленной еще вчера колбасой, жареным арахисом и бутылку гаоляновой водки «Дацюй». Прикусила золотым зубом жестяную крышку, дернула подбородком, выплюнула крышку на стол и первой отхлебнула из горлышка:

— Недурно! — и разлила водку по рюмкам.

— А дети где? — выпив, Чжан Цзянь будто ожил, заозирался по сторонам.

— В гости ушли, — ответила Сяохуань.

Ужин прошел в тишине, все молчали. Водка обжигала ароматным теплом, арахис улетал с тарелки вдрышко за адрышком. Весь следующий месяц Чжан Цзянь проспал, долгий сон беспощадно сминал его лицо, с каждым разом оставляя все больше морщин. К тому времени как разбирательство закончилось, Чжан Цзянь превратился в старика. Тацуру подолгу смотрела на его одинокую спину, ссутулившуюся на балконе.

Тацуру ходила на работу и с работы пешком, и ей казалось, что дорога от дома до завода с каждым днем делается все короче. По пути нужно было столько всего передумать, столько неясного трепета облечь в слова. Если смотреть на одни только факты, происшествие на заводе покажется чистой случайностью, но Тацуру чувствовала, что теперь они с Чжан Цзянем снова стали ближе. Ведь недаром погиб именно Сяо Ши. Уроженке деревни Сиронами казалось вполне обыкновенным, что мужчина, любящий женщину до беспамятства, готов ради нее убить, убить, чтобы избавить себя и ее от опасности. Если бы кто-то из мужчин Сакито или Сиронами взмахом меча уложил на месте подлеца, осквернившего Тацуру, пожелавшего отнять ее честь, ни один человек не счел бы это странным. В какой из историй о настоящей любви не встречается кровь?

В старой мешковатой спецовке, в кепке с козырьком Такэути Тацуру шагала по щербатому асфальту, словно по аллее с сакурами в деревне Сиронами. Ее рыцарь мучительно влюблен: он любит без объятий, без поцелуев, без близости, зато готов ради любви пойти на убийство. Под мартовским ветром мешковатая спецовка превращалась в парадное кимоно, а кепка — в драгоценное украшение, венчающее голову. Только она одна и знает про любовь своего рыцаря. Он понес наказание, исхудал, лишился былой красоты, но ее любовь от этого только крепнет.

Красное марево выплавки взбухало, заполняя небо. Тацуру обернулась еще немного посмотреть наверх, и от такой красоты у нее даже кепка упала на землю.

Ятоу в тот день была румяней обычного, и кричать начала еще с террасы:

— Мама! Тетя!

На всех парах влетела в квартиру, вспомнила про обувь, хотела остановиться, но ноги уже не слушались, и Ятоу едва не полетела носом вперед.

— Мама! Тетя! Зачислили!

Сяохуань была на кухне; увидев Ятоу, она закрутила кран и, вытирая руки, пошла в коридор. Ятоу раскинулась мостом от двери к столу: одна нога самым носочком стояла на пороге, вторая задралась назад и вверх, а руки тянулись к чайнику на столе. Ятоу махнула, дескать, подожди, глотну воды и все объясню, схватила чайник и припала к носику.

— Разувайся! — скомандовала Сяохуань.

Попив, Ятоу сказала, что разуваться ей некогда, надо скорее бежать домой к классному руководителю, объявить, что ее зачислили. Поставила чайник и на цыпочках проскользнула в маленькую комнату, снимая через голову сумку.

— Эй, куда это? А разуться! Гляди, какие грязные копыта! — Сяохуань схватила Ятоу за руку, тыча пальцем в ее залатанные белые кеды.

Только тут девочка вспомнила, что мать ничегошеньки не знает. Достала из кармана конверт, вынула письмо и сунула его в руки Сяохуань. Не