которые действительно не могли жить без пересадки, уже лежали в больницах, подключенные к капельницам с сильнейшими препаратами и к аппаратам циркуляторной поддержки. Заголовок должен был звучать так: «Мужчина празднует десять лет жизни без пересадки сердца». Давайте не будем задумываться о фактах и доказательствах. Целью этой статьи было привлечение большего числа доноров органов, хотя рациональнее было бы просто использовать больше желудочковых аппаратов вспомогательного кровообращения. Возьмите такой аппарат с полки, пришейте его к больному сердцу и включите: симптомы исчезнут, жизнь продлится, никто не умрет.

Я отбросил этот журнал и взял «Бюллетень Королевской коллегии хирургов». Вот дерьмо! Там я нашел статью, озаглавленную «Личности хирургов и результаты операций», в которой описывалась взаимосвязь между типами личности кардиохирургов и статистикой смертности их пациентов. Суть статьи заключалась в следующем: большинство кардиохирургов экстраверты, однако у хирургов-интровертов уровень смертности пациентов ниже, чем у экстравертов. По-моему, тут все очевидно. Экстраверты не беспокоятся о том, каких пациентов оперировать, и не так переживают о своих результатах и репутации. Более того, самокопание и добросовестность всегда считались прямым путем к стрессу и эмоциональному выгоранию. Выяснилось, что авторы исследования отправили анкету, описанную как «наиболее полная модель нормальной взрослой личности», 261 кардиохирургу из Великобритании, а затем попытались сопоставить результаты с так называемой «статистикой смертности с учетом риска», собранной Обществом кардиоторакальных хирургов. Оценке подверглись пять черт характера: добросовестность и открытость, которыми, надеюсь, обладают все врачи; приятность в общении и экстраверсия, свойственные хирургам; и, наконец, невротизм, присущий интровертам.

Только 96 самых ответственных хирургов прислали заполненные анкеты, а статистика смертности была доступна только о пятидесяти трех из них. В действительности авторы статьи проанализировали информацию лишь о пятой части всех хирургов, проявивших наибольшую добросовестность, а затем пришли к выводу, что те, кто набрал больше всего баллов за открытость, убивают больше пациентов. На основании этих любопытных результатов они решили, что необходимо нанимать на работу больше хирургов-интровертов. Тем не менее мы все знаем, что именно экстраверты сделали кардиохирургию реальностью, в то время как интроверты и невротики слишком боялись двигаться вперед. Я начал терять волю к жизни. За два года с тех пор, как я прекратил оперировать, 40 % молодых кардиохирургов были отстранены от практики – несложно догадаться почему.

Следующая статья в «Бюллетене» под заголовком «Хирургия и эмоциональное здоровье» тоже меня не вдохновила. В ней рассказывалось о серии семинаров в Королевской коллегии хирургов на следующие темы: «Стресс, выгорание и травля»; «Тревожность, сомнения и печаль»; «Сострадание и сочувствие». Эти посвященные чувствам семинары наверняка посещали интроверты, в то время как их коллеги-экстраверты оставались в операционной и повышали уровень смертности. В «дискуссионном обсуждении», сосредоточенном вокруг «рекомендаций по переменам», делегаты подчеркнули, что «больницам необходимо дать хирургам и их бригадам почувствовать свою ценность, а также помочь установить в коллективе доверительные рабочие отношения». Бедные интроверты-параноики. Как в хирургии все изменилось. Больше мне там не было места.

Я говорю об этих статьях лишь потому, что они являются барометром преобладающих настроений среди хирургов. Меньше операций, больше разговоров. Мне это напоминало утренние собрания за кофе в Женском институте; это требовалось лишь для папки с названием «профессиональное развитие», которую мы вынуждены были собирать для Генерального медицинского совета. Я испытал облегчение от предстоящего визита Крэнстона, который должен был проведать меня и рассказать, как сильно он сочувствовал моей предстательной железе, когда бросал ее кусочки в ведро для отходов.

На протяжении всей своей карьеры я, не боясь высокого риска, оперировал самые больные сердца, но при этом старался не нервничать из-за их обладателей. Сара делала то же самое у себя в больнице. Для нас были важны пациенты, а не мы сами. Никто из нас не чувствовал себя комфортно в современном медицинском мире, сосредоточенном на интроспекции, рефлексии и сострадании. Мой старый друг доктор Кули не так давно умер в Хьюстоне, и я все время думал, что бы он сказал обо всем этом. Конечно, многие радовались, что удалое время сверкающих лезвий прошло, и утверждали, что операции должны быть скучными и рутинными. Что мы предприняли, чтобы рассказать людям о хирургическом мире, если даже «Британский медицинский журнал» считал, что человек может десять лет жить в ожидании пересадки сердца?

В тот вечер Сара принесла мне бутылку южноафриканского мерло, чтобы подбодрить. Я пил красное и мочился розовым, но впервые за долгие годы мне не пришлось выпрыгивать из постели четыре или пять раз за ночь, чтобы справить нужду. Разговорчивая ночная медсестра принесла лекарства, после чего я погасил свет, отложил журналы и стал смотреть сериалы по телевизору. После пяти минут просмотра «Катастрофы» я потянулся за тазом для рвоты – или, возможно, во всем была виновата доза морфина? Признаться, я вообще не испытывал боли, но мне было интересно хотя бы раз в жизни почувствовать на себе действие опиоида. Мерло и морфин в субботу вечером. Что могло быть лучше? До свидания, повседневная реальность! Привет, Ла-Ла Ленд.

Все прелести, на которые я надеялся, оказались далеки от того, что меня ожидало. Мое дурацкое миндалевидное тело начало посылать в кору головного мозга серию кошмарных медицинских воспоминаний, из-за чего один флешбек сменялся другим. Призраки умерших приходили проведать своего хирурга в больнице: это были пациенты, которых я хорошо знал и с которыми успел очень сблизиться. Фантомы на батарейках с турбинными насосами в груди и электрическими штепселями в голове летали под потолком. До появления чудотворных современных технологий они умирали от сердечной недостаточности, мучаясь отеками и одышкой при малейшем движении; они не могли лежать на спине или выходить из дома. Благодаря мне они надеялись получить шанс на новую жизнь. Это были люди без пульса.

Больше мне не было места в хирургии: я был отличным первооткрывателем и не был готов становиться послушным исполнителем.

Одним я смог помочь, другим – нет. У пациентки, которая когда-то занимала мою койку, были печальные глаза, а из ее ушей и носа брызгала кровь. Она бросалась из стороны в сторону и пронзительно кричала, что никогда не давала своего согласия на весь этот кошмар. В окно влетел славный паренек, в голову которого слишком глубоко вошло сверло. Его череп оказался тоньше, чем мы ожидали: ведь он был таким крупным. Нейрохирурги устранили сгусток крови, сдавливавший мозг, но пациент оказался слишком ослабленным из-за сердечной недостаточности, чтобы восстановиться. Его забрала пневмония, но сегодня он поблагодарил меня за наши усилия. Потом явился призрак почтальона, который восстанавливался после операции у себя дома, когда споткнулся на кухне и ударился головой.