Шрифт:
Закладка:
Он встает с табурета и, покачиваясь, идет к двери.
— Хеймитч, — окликаю его, когда он уже подходит к выходу, — пускай никто не говорит Китнисс о моей ноге. Она будет себя винить, — он кивает.
— Я прослежу.
Дверь ему открывают с другой стороны, и он выходит из палаты, оставляя меня в одиночестве с горой вопросов.
Новость о протезе меня, конечно, шокирует, но, если Хеймитч уверяет, что очень скоро я привыкну к этому, то я не имею никакого права сомневаться. Он не стал бы мне врать и тем более не стал бы хвалить капитолийское изобретение. Честно говоря, мне вообще грех жаловаться на что-то, учитывая последние обстоятельства. Вернулся с того света несколько раз, спасся с Арены так еще и вместе с любимой, подумаешь, нога…
Больше всего меня расстраивает то, что я непонятно сколько времени еще не смогу видеть Китнисс. Мне надо выздороветь как можно быстрее, поэтому я смотрю на дверь, над которой мигает красная кнопка — камера, и вслух прошу снотворного. Через секунду по трубке мне впрыскивают какую-то прозрачную жидкость, и я засыпаю.
Первое, что я чувствую, когда просыпаюсь, — это запах еды. Одна рука у меня свободна, с нее сняли пикающий прибор, а вторая все еще крепко привязана к кровати. Глаза долго не хотят открываться, но, приложив небольшие усилия, все же начинаю усиленно моргать, чтобы привыкнуть к белому свету.
Мою кровать приподняли и подложили мне под шею подушку. Так лежать намного удобнее. На прикроватном столике стоит серебряный поднос с бульоном и пюре из яблок. Оглядываюсь и замечаю, что приборов стало, как минимум, в два раза меньше, и еще я чувствую свои ноги до колен, а ниже они все еще онемевшие. Из-под одеяла буграми торчат обе стопы, как у всех обычных людей. Значит, когда я буду закутываться в одеяло, то смогу хотя бы ненадолго чувствовать себя нормальным человеком.
Всеми силами пытаюсь пошевелить пальцами на ногах, но ничего не выходит. Тогда я протягиваю руку к столику, но до подноса не дотягиваюсь еще сантиметров тридцать. Они что, издеваются?
Опять ищу глазами мигающую лампочку над дверью и машу свободной рукой.
— Извините, меня покормят? — ответа нет, и я откидываюсь головой на подушку, но через минуту дверь плавно открывается. — Ну, слава Богу, а то я думал, что еду оставили здесь, чтобы свести меня с ума, — бурчу я и поправляю подушку.
В палату входит медсестра, и сначала я замечаю инвалидное кресло, заваленное подушками и одеялами, а потом уже обращаю внимание на девушку. Растрепанные рыжие волосы, синяки под глазами, счастливая улыбка до ушей и знакомое до боли лицо. Я часто видел это лицо во сне в последнее время. Кажется, что я пищу от радости, ну, по крайней мере, в душе у меня все кричит. Уже дергаюсь, чтобы встать, но тугой ремень больно впивается в живот.
— Эвелин! — тяну к ней руку, и она, оставив кресло, подбегает и прижимается ко мне, наполовину завалившись на больничную койку. Девушка всхлипывает, и я чувствую, как моей щеки касаются ее слезы. — Ну, тише, тише. Не плачь.
Вот о каких друзьях говорил Хеймитч! Как ему вообще удалось это провернуть?! Добавляю этот пункт в список того, за что нужно отблагодарить нашего ментора.
— Эвелин, это безопасно, тебя не накажут? — шепчу, поглаживая ее свободной рукой по голове.
Целый десяток нарушенных правил, за которые следует самое строгое наказание: я знаю ее имя, очевидно, что мы уже знакомы ранее, да и просто она сейчас рыдает, уткнувшись носом в мою шею. Девушка кивает, отстраняется от меня, и улыбаясь показывает на карман своей белой медицинской формы. Черными нитками там вышито «Мл. сестра Эвелин». Вот как, никто не догадается, потому что она тут под видом медсестры.
— Я так рад тебя видеть, — говорю я, и она радостно кивает в ответ.
— Почему у тебя синяки под глазами? Такое чувство, будто ты вообще не спала сегодня.
Эвелин показывает жестом, чтобы я подождал, и находит блокнот с ручкой в своем кармане.
«Не могла оставить тебя одного с этими садистами». Читаю и смеюсь в ответ.
— И сколько я спал?
«Два дня».
— Два дня? Ну, ничего себе! Ты не спала два дня? — она улыбается и отрицательно машет головой.
«Три дня. Хотела зайти сразу, как ты проснешься».
— А это откуда? — указываю на ее блокнот и халат. — Тебя повысили в должности?
«Хеймитч все организовал. Он как-то узнал, что мы друзья. Тебя выпишут, и я вернусь обратно».
Улыбаюсь и киваю. Друзья. Она считает меня своим другом. Это приятно. И Хеймитч, оказывается, может провернуть любое дельце, когда не заливает глаза.
— Я скучал по тебе. Да и вообще, если честно, я думал, что больше мы не увидимся, — признаюсь я, и она принимается писать в ответ.
«Помнишь записки? Я всегда верила, что ты победишь», — она садится рядом и убирает волосы с моего лба.
— А где они сейчас? Ну, эти записки. Они лежали в кармане куртки.
«Не знаю, твою форму забрали. Она похожа на решето. Больше тебе не нужны записки, теперь все будет хорошо».
— Надеюсь, — говорю, вспоминая о своей ноге.
Эвелин подсовывает мне под шею еще одну подушку и принимается кормить.
— Ты видела Китнисс? — спрашиваю, доедая свой скудный обед.
Она кивает и указывает мне на еду.
— Ты ее кормила? — она опять кивает и достает свой блокнот.
«Она спрашивала про тебя».
— С ней все хорошо? — она кивает и убирает поднос, потом забирает лишнюю подушку и закутывает меня в одеяло.
— И что будет теперь? — спрашиваю я. — Когда придут врачи?
«Я почти ничего не знаю, но слышала, что на все уйдет еще два дня. Врачи придут, как только процедура восстановления будет окончена».
— Что такое процедура восстановления? — она указывает на мои шрамы на руках. — Они могут убрать все шрамы с моей кожи?
«Да. И еще помогут набрать вес».
— Скажи честно, я очень жутко выгляжу? — она в ответ смеется и кивает, потом, порывшись в тумбе около койки, дает мне небольшое зеркало.
Беру
