– Скорее уходи с дороги, – вскинул человек руки, – тут опасно. Вас и так слишком мало, чтобы тупо умирать под колесами.

– А-я… а-а-а… у-а-а-а… у-я-я-я. – «Тупо? – удивилась я, отвечая ему на своем птичьем наречии. – А сам разве не тупишь сейчас?»

Я чувствовала, просто знала, что человек совершает ошибку – кто бы он ни был, что бы ни делал, он не прав и должен остановиться.

Отпрыгнув от него подальше, я перелетела на десять метров вперед. Недотепа пошел за мной следом.

«Вот и молодец. Иди за мной, человек! Иди за мной. Беги… если умеешь, взлетай и лети прочь отсюда».

– Стой! Подожди! Кольцо, – бестактно уставился он на мои обнаженные по самое небалуйся ноги, – и шесть пальцев. Ты тот самый журавль. Ты самка! Я тебя знаю. Это же я тебя окольцовывал на станции Фрингилла.

«Я позволила тебе окольцевать себя, человек!» – проокала и проякала я журавлиным голосом.

И букв таких нет, чтобы описать издаваемые мной звуки. Что-то вроде гласных «А» и «Э» только очень-очень мягко звучащих.

Шесть пальцев. Точно. Я уставилась на свои ноги. На правой четыре, а на левой шесть. Человек думал, что прогоняет меня с дороги, но на самом деле я давала ему подойти на метр, отпрыгивая еще на пару. Только бы он шел, только бы не стоял на том месте… возле своей машины.

Глаза у человека были словно небо. Хотелось бы мне взлететь прямо в них. Окунуться в голубую гладь, наверняка особенно мягкую и волшебную, ведь именно такой я чувствовала его душу.

А душа у человека была красивой, серой, в тон водам Балтики. Он грустил. Он был несчастен, печален и весь на нервах. Сквозь серо-золотистые облака его души еле пробивался первым рассветным лучом солнечный свет. Свет жил внутри него. Его там было много.

Недотепа походил на зародыш внутри скорлупы. Столь многому ему придется научиться. И с хвостовыми перьями расстаться, вырываясь из лап бурой лисицы. И лапки промочить. И опалить хохолок.

Не знаю, почему я думала все это о незнакомце. Если б он был птицей, там, на той дороге, я бы обняла его обеими крылами. Небоокий серый журавль. Таким я видела его. Небоокий журавль. С глазами цвета неба.

Может, свет человека прорвал оболочку серого яйца, но в одну секунду нам с недотепой стало очень жарко и светло.

И больно.

От силы ударной волны человек повалился на меня руками. Закрыл меня лысым крылом без пера. Я почувствовала, как тело его содрогнулось, а подняв голову на длинной шее, увидела белую ткань на спине, что напиталась россыпью бузиново-кровавых мятых ягод.

Человек стонал, пока его тело истекало кровью.

– Кира… – прошептали губы недотепы, после чего он потерял сознание.

Окрасившись алым, мои серые крылья взмыли в небоокое ничто.

– Кира… – звал меня шепот солнечного ветра, – очнись, ты меня слышишь?

Его голос шелестел внутри разума, щекотал мысли. Сморщив нос, я собрала все оставшиеся в теле силы и распахнула глаза.

Человек с дороги. Вот он. Костя Серый. Мой небоокий серый журавль. Это был он. И там, и здесь.

– Сколько пальцев видишь? – вытянул он растопыренную ладонь.

– Шесть… – подняла я с его колен голову, крутя шеей по сторонам. – Шесть пальцев, Костя… на лапке журавля, который увел тебя от взрыва. Машина… – вспоминала я видение, внутри которого превратилась в серого журавля с шестью пальцами. – На дороге взорвалась машина. Ты был за рулем. И вышел, потому что на трассу опустилась птица. Ты пытался прогнать ее и уходил все дальше, а потом… взрыв. И твоя спина… Господи, как ты выжил?

– Потому что она увела меня от эпицентра взрыва.

Коснувшись затылка, я почувствовала шишку размером, наверное, с журавлиное яйцо.

– Костя… – вспомнила я, почему мы вообще сидим с ним посреди дикого озера под всполохами солнечного ветра, окутанные вечной мерзлотой. – Я приземлилась здесь, чтобы увести тебя от эпицентра второй ошибки.

– Знаю. Ты снова меня спасла.

– Наверное, у журавлей тоже девять жизней, – улыбнулась я, – или шесть.

Опустив руки на лед, я как следует их охладила. Подержала, приложив к пылающим щекам: как же они горели, как полыхали.

– Кира, ты прости меня. Ты стала ответом. Я делал все, что хотела Алла или Воронцовы. И никогда не делал то, чего хотел сам.

Целый день я слушала признания и просьбы о прощении.

– Воронцовы предложили сделку. Если я не разорву помолвку, ты выиграешь конкурс «Сверх». Получишь главный приз. Если я не соглашусь, Воронцов сделает все, чтобы твоего отца уволили, а маму никогда не выпустили бы из…

– …дурдома?

– Они показали мне рисунок Аллы, который она нарисовала, уйдя из кинотеатра. Помнишь, когда мы…

– И что там? Что было на рисунке?

– Оранжерея. Ночь, слякоть. И носилки, на которых выносят мертвое тело под белой простыней. Ткань в кровавых пятнах. И свисающая белая рука. Я не мог допустить. Да, это новый шантаж, новые угрозы, новые манипуляции, но… я испугался за тебя. Я решил, что приз и спокойствие в семье для тебя будут важнее, чем…

– Чем ты и я? Костя, а кто тебя-то спасет?

– Серый журавль, – провел он пальцами по моей щеке, – только ты.

Приближаясь к моим губам, Костя взглянул на сияние в небе над нами без какого-либо солнечного ветра.

– Вот правда, Кира, – такая, какая есть, – зашептал он, прикасаясь своими губами к моим.

Прошло полчаса или половина суток, может быть полжизни, когда мы с Костей расцепили объятия посреди окоченевшего Оймякона.

– Нужно вернуться, – помог он подняться мне со льда. – Мы все уладим. Алла поймет. Я не останусь рядом с ней из-за рисунков, из-за шантажа. И не бойся, никто твою маму не заберет в психушку.

– Я не боюсь. Я рада, что воронье гнездо отпустило нас на свободу.

– Рада? – уточнил он, понимая, что радость моя была у кролика на пеньке, окруженного пусть и сытыми, но все еще лисицами.

– Много вопросов, Костя. Почему они умоляли меня бежать? От кого? Даже Алла… она не злилась за то, что ты и я… она просила у меня прощения. Когда появилась Воронцова, она жаловалась на Машу. Ты не знаешь, кто это?

– Маша? Нет. Впервые слышу это имя.

– Неважно. Может, дизайнер ее свадебного платья… стразы, фата, дурацкий бант.

Возвращаясь, я испытывала волнение. Легко быть смелой посреди обледенелого озера, а как быть смелой посреди ледяных взоров хозяев и гостей?

Я взяла его за руку. За горячие, раскаленные жаром пальцы. Рядом со мной