утром. Хочешь посмотреть?

«Странно всё это,» — думал Гедимин, с недоумением разглядывая снимки. Интенсивность сигма-излучения нарастала и падала, и в этом явно прослеживался суточный цикл. «Бред какой-то,» — думал сармат, сверяя показатели. «Что изменяется? Характеристики линзы? Скорость распада? Число выделяемых при распаде квантов? От чего — от времени суток или… от чьего-то присутствия в здании? Куда ни ткни, везде какая-то ерунда!»

— Я бы списал всё на случайность, — сказал Хольгер, внимательно глядя на Гедимина. — Мне тоже всё это кажется странным. Но цифры есть цифры… Думаю, пора подойти к этому научно. Надо собрать больше данных и привести их в систему. Я поговорю с Константином. Если понадобится, ты подтвердишь мои слова?

Гедимин мигнул.

— Слова о том, что излучение реагирует на сарматов?

Хольгер молча кивнул. В его взгляде не было ни тени усмешки.

— Ладно, — сказал Гедимин. «И так считают полоумным. Задвигом больше, задвигом меньше…»

Сегодня у Константина не было работы — с утра он отослал последний отчёт и теперь выискивал в сети новости о расследованиях в Коците и Ясархаге. Когда подошёл Гедимин, сармат обернулся к нему, посмотрел на его руку и хмыкнул.

— Кровавая жертва для скорейшего синтеза? Что ж, у духов твоего реактора аппетит невелик — «Полярная Звезда» в своё время выпила больше крови!

— Да ну тебя, — Гедимин сердито сощурился. — Я просто обжёгся. А у Хольгера к тебе дело.

Он думал, что химик начнёт с реакции излучения на сарматов, и уже представил себе реакцию Константина — но Хольгер, видимо, сам вообразил, как это будет выглядеть, и переформуливал просьбу на ходу.

— Я следил за сигма-излучателем в «красном отсеке», — сказал он, — и заметил интересные циклические колебания. Можешь на неделю повесить там камеру? Хочу собрать больше данных и свести их в график.

Командир кивнул.

— Интересное наблюдение… Но Гедимин обычно против камер. Спроси его. Если он перережет кабель, данных ты не соберёшь.

Гедимин смутился.

— Одна камера не помешает, — проворчал он. — Только направь её на монитор, а не на меня.

«Странное вещество этот ирренций,» — думал он, возвращаясь в «красный отсек» с камерой из запасов Константина. «Странные свойства и странные методы работы. Иногда тянет провериться на эа-мутацию.»

21 ноября 41 года. Земля, Северный Атлантис, Ураниум-Сити

На въезде на территорию АЭС сегодня дежурили четверо — двое патрульных сарматов и два экзоскелетчика в «Рузвельтах». Никто из них не подходил к рабочим близко и не порывался обыскать их; тем, кто замедлял шаг, махали — «проходи!».

— Что, диверсанты обезврежены? — еле слышно хмыкнул Линкен, догнав Гедимина. — Можно зря не дёргаться?

— Ни разу не видел, чтобы они поймали диверсанта, — отозвался ремонтник. — А вот мы их ловили. И не лезли при этом в чужие карманы.

Возможно, безопасность «Полярной Звезды» сегодня оказалась под угрозой, но сармат был доволен — чем дальше, тем сильнее раздражали его чужие конечности на плечах и в карманах, пренебрежительные тычки и окрики.

Линкен заглянул ему в глаза, одобрительно хмыкнул и хлопнул сармата по плечу.

— Ты берёшься за ум, атомщик. Того гляди, научишься обходиться без макак.

…Сигма-излучатель был заэкранирован со всех сторон; установка временно прекратила работу — плутониевые цилиндры были выгружены, ирренциевые — разделены защитным полем, чтобы слишком сильное омикрон-излучение не разрушало драгоценный металл. Гедимин медленно и осторожно нёс шесть килограммов плутониево-ирренциевой смеси к «чистой» лаборатории и — хотя это было решительно невозможно — чувствовал кожей излучаемый ирренцием жар. Сармат уже убедился, что ни ожогов, ни пятен «лучевого загара» полые стержни не оставляют, и странные ощущения не пугали его, скорее удивляли. Он предпочитал о них не рассказывать — навряд ли Константин так же спокойно отнесётся к такому явлению…

… — Этот реактор отработал два полных месяца? — уточнил командир «научников», внося какие-то пометки в базу данных. Сарматы — и даже Иджес — собрались вокруг него, не потому, что им было интересно, чем он занят, — просто Хольгер, подсчитывающий выработку ирренция, накрыл и себя, и перерабатывающий агрегат непрозрачным защитным полем, и заглянуть ему через плечо никак не получалось. Гедимин поймал себя на том, что в третий раз оглядывается на матовый экран — он волновался за исход эксперимента, и все попытки отвлечься оказались безуспешными.

— Этот реактор так и будет маленьким? — спросил Иджес. — Я думал, ты построишь что-нибудь вроде «Полярной Звезды»… или вон той штуки в реакторном отсеке.

Зрачки механика по-прежнему были расширены, и он слегка запинался, когда говорил, но страх уже не вгонял его в ступор — по крайней мере, он мог задавать вопросы. «Зачем он сражается с собой?» — недоумевал Гедимин, глядя на Иджеса. «Никто бы не стал заставлять его работать с ирренцием.»

— Сейчас будет маленьким. Но дело дойдёт до большого, — пообещал Гедимин. — И придётся строить ещё один реакторный отсек.

Защитное поле расступилось, выпуская наружу Хольгера. Он положил анализатор на стол перед Константином и молча обнял Гедимина.

— Один килограмм восемьдесят граммов ирренция, — сказал командир, повернув экран прибора к сарматам. Линкен помянул размножение макак. Гедимин широко ухмыльнулся и обнял Хольгера так, что тот сдавленно зашипел и начал вырываться.

— Осторожнее с химиком! — оглянулся на него Константин. — Ты хорошо поработал, но силу надо соизмерять. Итак, первый килограмм ирренция у нас есть. Пора сообщить Ведомству, оно должно об этом знать.

— Подожди, — попросил Хольгер, потирая помятое плечо и отмахиваясь от попыток Гедимина осмотреть повреждения. — Два месяца выработка росла. Было бы интересно подержать реактор ещё немного и посмотреть, как она будет вести себя дальше — на третий месяц или на десятый.

— Начнётся обратный синтез, — сказал Гедимин. — Слишком много ирренция.

Константин потёр подбородок.

— Хочешь вычислить оптимальный срок работы такого реактора? Да… Да, я думаю, это интересно. Гедимин, повтори свой опыт ещё раз — в точности как первые