Выше мы уже говорили об Аристотеле как об отце структуралистского мышления. Ведь именно у Аристотеля мы находим три понятия, с помощью которых характеризуется форма, некая органическая упорядоченность: морфе (morfé), эйдос (eidos) и усия (ousia). Морфе (μορφή) определяется в «Физике», это схема, внешняя физическая форма объекта, та самая, которую схоласты называли terminatio, это τὸ σχήμα τἤς ἱδέας.

Эйдос (είδος) – это идея. Она не «вне» вещей как у Платона, для которого она бóльшая реальность, чем конкретная вещь; это λόγος ἄνευ ὕλης, и, следовательно, она вместе с материей образует синолон, субстанцию, и, стало быть, усию (οὐσία). То τι ην ειναι соединяется в σύνολον, с ὕλη, а это и есть οὐσία, τόδε τι, индивидуум.

Но эйдос не существует отдельно от усни. Усия – это акт сущности. Эйдос слит с вещью, но не причастен ни становлению, ни порождению. Он существует только вместе с субстанцией и в ней: это интеллигибельная структура субстанции. Это понятие можно пояснить с помощью современной эпистемологии, сказав, например, что модель атома Нильса Бора (которая не могла возникнуть раньше, чем во Вселенной появился первый атом, – если не брать в расчет ее существование в божественном уме в качестве ratio seminalis, – и является результатом процессов абстрагирования, описание которых не входит сейчас в наши задачи) – это эйдос любого возможного атома. Правда, с той оговоркой, которую мы сразу же и сделаем: 1) атомной эйдос-модели Бора не было до Бора, что не означает, что и самих атомов не было, и 2) мы не хотим сказать, что атомы непременно должны структурироваться согласно гипотезе Бора; между тем у Аристотеля эйдос животворит усию, и, выявляя, абстрагируя его, мы выводим на свет некую интеллигибельность, существовавшую до нашего познания. Эти отличия необходимо было подчеркнуть, потому что именно их и придется иметь в виду, обсуждая в дальнейшем термин «структура».

Тем не менее, отложив на время – но только на время – это различение «данного» и «постулированного» эйдосов, продолжим рассмотрение статуса структуры в аристотелевской философии.

II. 2. Если эйдос это рациональная и рационально постижимая структура конкретной субстанции, то он должен представлять собой систему отношений, которая управляет вещью, но не саму вещь. Однако, по Аристотелю, эйдос не поддается определению вне материи, которую он актуализует, и, следовательно, вне «усии», в которой он воплощается. Так что, когда Аристотель ведет речь об идее некой сотворяемой вещи (например, архитектор продумывает устройство дома), то такую оперативную идею он называет не эйдосом, но «πρότη οὐσία» («первая сущность»); форма изначально не может быть отделена от вещи, формой которой она является[212]. Итак, Аристотель очевидным образом колеблется между структурной моделью (умственная схема) и структурированным объектом; эта дилемма возникает всякий раз, когда речь заходит о структуре, и от ее решения зависит корректное понимание того, что есть «структуралистская» методология. Впрочем, как можно убедиться, сомнения вызваны двумя моментами: одно касается онтологического и эпистемологического аспектов эйдоса (эйдос «данность» или «установка», я нахожу его в вещи или я прилагаю его к вещи для того, чтобы она сделалась умопостигаемой?); другое касается конкретного и абстрактного аспектов (эйдос – это объект или модель объекта, индивид или универсалия?). Если мы обратимся ко второй оппозиции (между структурой, понимаемой как субстанция – вещью, построенной по закону связей, – и структурой как сетью отношений, совокупностью связей, порядком, который остается неизменным даже при замене упорядочиваемых элементов), мы увидим, что это сомнение будет воспроизводиться во всех случаях восприятия объекта и суждения о нем.

Ведь модели как раз и разрабатываются для того, чтобы определять объекты, и, когда говорят об объектах, их определяют посредством моделей. И потому уместен вопрос: нет ли среди стольких точек зрения на структуру такой, которая, отдавая себе отчет в наличии этой дихотомии, представляла бы собой сознательный выбор одной из двух позиций? Из следующей главы станет ясно, что «не-общий» структурализм как раз и делает этот выбор, разрешая сомнение, но одновременно он остается открытым для другой альтернативы, указанной выше, для выбора между онтологическим и эпистемологическим пониманием структуры (речь об этом пойдет в третьей и последующих главах), оказываясь на развилке между методологическим и онтологическим структурализмом.

2. Сомнение первое: ОБЪЕКТ ИЛИ МОДЕЛЬ?

I. Структурная модель как система различий, приложимая к разным феноменам

I. 1. Рассмотрим ряд высказываний, связанных общими установками и ни у кого не вызывающих сомнения взаимным влиянием друг на друга, из которых следует:

а) структура – это модель, представляющая собой систему различий,

б) свойством этой модели является возможность ее приложения к разным явлениям и совокупностям явлений,

в) «структурная» методология имеет смысл только в том случае, если принимаются оба вышеупомянутых положения, только при этом условии она может осуществлять междисциплинарный анализ, открывая дорогу унификации знания и способствуя развитию отношений между разными науками.

I. 2. Соссюр (у которого почти не встречается термин «структура» и который говорит о языке как о системе, понимая термин «система» точно так, как рассматриваемые далее авторы понимают термин «структура») решительно настаивает на системной природе языка («Язык – это система, все части которой могут и должны рассматриваться в их синхронной взаимосвязи»)[213]. Значит, большая ошибка считать слово соединением какого-то звука с каким-то смыслом, потому что это означало бы вырвать его из контекста, в котором оно существует и частью которого является, а равно думать, что можно прийти к системе, отталкиваясь от отдельных частичек и прибавляя их друг к другу, вместо того чтобы исходить из целого и в процессе анализа выявить составляющие его элементы. Но исходить из целого для того, чтобы выявить отношения между его элементами, например, определяя какое-то значение через противопоставление другому значению, – это и есть не что иное, как обнаруживать систему различий:

В языке нет ничего, кроме различий. Вообще говоря, различие предполагает наличие положительных членов отношения, между которыми оно устанавливается. Однако в языке имеются только различия без положительных членов системы. Какую бы сторону знака мы ни взяли, означающее или означаемое, всюду наблюдается одна и та же картина: в языке нет ни понятий, ни звуков, которые существовали бы независимо от языковой системы, а есть только смысловые и звуковые различия, проистекающие из этой системы[214].

I. 3. Известно, какую роль сыграла эта идея в пост-соссюрианском структурализме: вся семантика Ельмслева основывается на принципе значимости, устанавливающем возможность коммутации означающих (при подстановке означающих соответственно меняется или не меняется означаемое), значение знака носит чисто дифференциальный характер: линия раздела