Шрифт:
Закладка:
Последние слова прозвучали двусмысленно. Я не стал уточнять, и Брэнд продолжил свой рассказ.
У консерваторов был запас лекарств из эпохи До, которые до сих пор чудом работали. Это были ценные товары, стоящие обмена на любую вещь. Они также выращивали растение, которое можно было курить или добавлять в пищу. На какое-то время оно делало мир приятнее, ослабляло боль и тревоги. Консерваторы сказали морским жестянщикам, что им нужны девочки для выполнения миссии, и пообещали хорошо заплатить. Их не волновало, каким образом жестянщики приведут девочек — купят или украдут. Они убеждали всех, что о девочках будут хорошо заботиться. К ним будут относиться как к членам семьи.
Брэнд заметил выражение моего лица.
«Я знаю, — произнес он. — Как бы то ни было, Гриз, я никогда не соглашался на их условия. Но я знаю как минимум одного жестянщика, который согласился. Знаешь, что самое плохое в этой истории?»
«По-моему, все», — ответил я.
Брэнд кивнул.
«Самое плохое — консерваторы до сих пор считают себя хорошими людьми», — сказал он.
За окном раздался шум, и мы встали, чтобы посмотреть.
«Сейчас нас покормят, — сказал Брэнд. — Здесь хорошо кормят. Вот увидишь».
Мужчин было трое. Я узнал одного по противогазу, но остальных видел впервые. Один был одет в противогаз другого типа, второй носил шарф и защитные очки.
Они держали старые пластиковые ведра на концах длинных палок. Они оставили их у решетки окна и быстро отошли в сторону, словно боялись касаться палками здания, в котором находились мы.
«Как ты себя чувствуешь?» — крикнул мужчина, которого я уже видел.
«Здоров как бык», — крикнул в ответ Брэнд. Его голос прозвучал легко и жизнерадостно, словно его не держали взаперти в бункере.
«Надеюсь, ты таким и останешься», — ответил мужчина, как будто Брэнд был его другом.
«Скоро узнаем. Завтра вечером вас ждет осмотр», — сказал другой мужчина. Судя по его голосу, ему не нравился ни его товарищ, ни Брэнд.
«Кстати, не могли бы вы принести мою скрипку с лодки? — спросил Брэнд. — Она лежит на полу рядом с койкой в моей каюте. Черный футляр, не ошибетесь».
«Мы принесем ее позже, — сказал более дружелюбный мужчина. — Надеемся послушать, как ты играешь».
«Что ж, мы хотя бы можем слушать музыку, не боясь заразиться», — ответил Брэнд.
«Верно», — согласился мужчина.
«Ах да, еще кое-что… Кто там болтается на парусах моей лодки?» — спросил Брэнд.
«Терция, — ответил мужчина. — Она хочет понять, как устроена лодка. Я могу запретить ей, если ты против».
«Было бы неплохо, — сказал Брэнд. — Эта лодка — мой дом. Не хочу, чтобы кто-то сломал ее».
«Конечно, — согласился мужчина. — Она слишком любопытна. Но она хорошо заботится о твоих собаках».
«Поблагодари ее от меня», — сказал Брэнд, бросив на меня быстрый взгляд.
Мужчины ушли, и Брэнд, который был выше меня, выглянул из решетки окна и занес еду и воду в камеру.
«Я не допущу, чтобы кто-то так обращался с моей лодкой», — заявил он.
«Терция, — повторил я. — Никогда не слышал подобного имени».
«Это старый язык, — пояснил Брэнд. — Цифра. Они называют себя цифрами».
«Почему?» — спросил я.
«Я же сказал, им нравится прошлое, — ответил Брэнд. — Вот почему они изо всех сил стараются повторить его. По-моему, номер вместо обычного имени делает человека похожим на вещь. Мужчину, с которым я только что разговаривал, зовут Квинт. Это означает „пять“».
«Что означает Терция?» — спросил я.
Брэнд пожал плечами.
«Не знаю, — ответил он. — Четыре? Три? Какая разница. Женские имена заканчиваются на „я“ или „а“. Это все, что я знаю».
Брэнд посмотрел на меня.
«Как они проводят осмотр?» — спросил я.
«Ерунда, — ответил Брэнд. — Они просто проверяют, нет ли у нас язв».
«Где его проводят?» — спросил я.
«Там, — ответил Брэнд, показав на решетку в конце коридора. — Мы встаем там, показываем свои подмышки и пах. Ничего страшного. Они делают это каждый вечер».
«Значит, нам придется раздеться?» — спросил я.
«Да, — сказал он. — Но они не будут тебя трогать. Не переживай. Давай поедим. Здесь вкусно кормят, и на сытый желудок лучше спится. Никто не собирается нас отравить».
Глава 33
Правда освобождает (и прочая ложь)
Можно отравиться, съев яд. А можно — услышав что-то ядовитое.
Брэнд всегда был хорошим собеседником. Он умел подсластить свои слова улыбкой или шуткой, чтобы ты упустил основной вкус его рассказа, что позже будет поедать тебя изнутри.
Еда была хорошей: хлеб, картофель, немного зеленых листьев с приятной горчинкой и баранина. По словам Брэнда, овцы паслись на прибрежном солончаке. В их мясе ощущался острый привкус моря и скрытая сладость. Оно было похоже на баранину, которую мы ели дома, и на мгновенье я мысленно перенесся на остров и попытался представить, что ели мои близкие и что обсуждали за столом. Хотя мама больше не говорила, меня охватило такое острое желание посидеть рядом с ней у костра и подержать ее за руку, что я отложил вилку.
«Если ты больше не хочешь, я доем твою порцию», — сказал Брэнд.
Я покачал головой и запихнул кусок мяса в рот. По крайней мере мне не нужно было говорить с ним, пока я жевал.
«Значит, ты солгал», — наконец произнес я.
«Разве? — спросил Брэнд, выгнув бровь. — Маловероятно».
«Ты говорил, что родился здесь, — сказал я. — Когда ты рассказывал моей семье о своих путешествиях, ты сказал, что родился на болоте в устье реки, что твоя семья умерла и ты решил повидать мир. Либо ты лгал тогда, либо ты лжешь теперь. Либо ты родился в другом месте и лжешь мне сейчас. Либо ты вырос здесь и сам являешься консерватором».
Брэнд посмотрел на меня.
«Ты мне нравишься, Гриз, — сказал он. — Мне нравится, что ты не сдаешься. И еще мне нравится, что ты знаешь, как… поставить меня в неловкое положение. Например, задавая такие вопросы».
«Это не вопрос, — возразил я. — Просто подтверждение правды».
«Опять ты за свое, — сказал Брэнд. — Я ведь рассказывал тебе об архипелаге в Швеции и бледнолицых девушках?»
«Да», — ответил я.
«Там был мой дом, — сказал он. — А эти девушки были моими сестрами».
«Были?» — переспросил я.
«Возможно, они до сих пор живы, — ответил Брэнд. — Но если ты расскажешь о них консерваторам, я тебя убью. Понятно?»
Без улыбки лицо Брэнда полностью менялось. Он смотрел на тебя, и его лицо словно превращалось в камень, а глаза —
