состояние, о котором ничего нет в старых и в новых трудах. Все, отложив другие темы, пристали с просьбой, чтобы их посвятили в эту тайну. Мужчина пустился в пространные рассуждения, а под конец сообщил о своём открытии. Квантовое состояние, которое он считал чем-то чрезвычайно важным, оказалось всего лишь недостижимой, бесполезной функцией, включённой в некую систему.

Свет привычного старого ветвистого подсвечника цеплялся за клубы табачного дыма, за перья в женских причёсках, за блестящие от пота носы мужчин. Толстые стеклянные лампы в форме свечей посерели от пыли и никотина и бросали на потолок тусклые отблески.

Осаму чувствовал, что откуда-то из внешнего мира за ним пристально наблюдает Киёми. Взгляд её горячих, влажных, всегда чуть покрасневших, безумных глаз пронзал темноту, подобно отравленной стреле, выпущенной дикарём из укрытия в листве. А человек, за которым следили, превратился в труп. И высокопарную беседу, и женские плечи, на которых от пота потрескалась пудра, и пронзительный смех — всё заливал трупный запах. Он жёстко напомнил Осаму о забытых обязанностях.

Осаму замкнулся в себе. Он не выходил на балкон освежиться ночным ветром и под жарким светом ламп, дрожа от наслаждения, которое будил пот, щиплющий новые раны, вернулся к неизбывным мыслям о смерти. Ярко одетая женщина средних лет, с которой он говорил, но забыл её имя, длинными щипцами бросила ему в стакан кусочек льда. Осаму в рассеянности забыл поблагодарить. Тепловатая жидкость сразу остыла, холод стекла напоминал холод оружия. Осаму думал о смерти. Она не летает на крыльях времени, забравшись тонкими, нежными пальцами под его гавайскую рубашку. Смерть всюду ласкает его покрытую ранами молодую кожу.

— Вчера я ездил в аэропорт Ханэда провожать господина Сигэмицу, но он всегда какой-то мрачный. Едет в Америку так, словно направляется в Сугамо.[41] Его сопровождает R. Да, R, ты его хорошо знаешь. К моменту вылета он уже устал до крайности, выглядел как неврастеник. И с чего бы это Сигэмицу взял его с собой?

«Я умру. Как высоко ударит кровь? Смогу ли я увидеть этот фонтан?»

— На военной базе в Сунагаве[42] сейчас большой шум. После стольких лет мы наблюдаем намёк на гражданскую войну.

— Проводить замеры — жалкая рутинная работа. Но как у любого человека в жизни случаются блистательные взлёты, так и рулетка землемера вскоре может стать средством государственного управления. И сразу же канет в забвение. Не исключено, что моё бритьё по утрам тоже когда-нибудь станет нужным государственным делом. Я всегда думаю об этом, когда бреюсь. Не люблю электробритвы. Им недостаёт тщательности и аккуратности. Этим механизмам не хватает политической составляющей.

«Когда у меня изо рта хлынет кровь и почти прервётся дыхание, Киёми, как помешанная, кинется меня обнимать и целовать. Но я не хочу, чтобы меня целовали, пока я ещё дышу. А когда дыхание остановится, можно сколько угодно целовать меня в приоткрытый рот. Знаю, что моё мёртвое лицо покажется Киёми божественно красивым. Она будет просто гореть желанием целовать мои холодные губы».

— Какая прекрасная идея — добавлять в порошковое молоко мышьяк. Ребёнок, который пьёт такое молоко, через несколько десятилетий вырастет в мужчину того типа, что мне по душе. Ну чем может привлекать мужчина, у которого в организме нет яда?

«Может быть, лучше, чтобы смерть получила меня на пике наслаждения? Как спящего ребёнка, которого перенесли из люльки в кроватку. А может, в предсмертных муках что-то подтолкнёт меня открыть глаза, и я увижу заурядное событие».

Кёко остановилась рядом, слегка тронула Осаму за локоть:

— О чём ты всё думаешь? Прости, что не уделяю тебе внимания.

Осаму показалось, что она заметила шрамы, и он поспешно отдёрнул руку.

— Пойдём на веранду. Не сиди в такой жаре.

Кёко привела Осаму в уголок веранды подальше от света и повернулась спиной к веселящимся гостям. Прислонилась к перилам лестницы, ведущей в сад: оттуда сквозь листву в сумерках сияли фонари на станции Синаномати. В нос Осаму ударил крепкий аромат духов от сиреневого платья Кёко, смешанный с запахом скошенной днём травы.

— Гости все незнакомые.

— Да. Я беру членский взнос.

Этот отчасти легкомысленный ответ удивил Осаму.

— В таком случае я тоже должен заплатить.

— Нет. Ты — не они. Гости, которых я хочу видеть, совсем другое дело. Сегодняшних посетителей, если не брать с них членский взнос, мне не вытерпеть.

Кёко говорила тихо, и это многое объясняло. Раньше она никогда не понижала голос в собственном доме. Кёко уже не столь богата, как раньше, понял Осаму, и в безвыходном положении.

— Извини, что пришёл.

— Ну что ты такое говоришь! Тётки, с которыми я тебя познакомила, очень тобой заинтересовались. Подозревают, что между нами что-то есть. Ты не притворяешься?

Кёко продела обнажённую руку под локоть Осаму. Рука у неё была очень холодной, словно кожа мёртвого животного.

— Твою холодную руку хорошо бы, как подушку, положить под голову.

— Да, продолжай в том же духе.

Кёко не отнимала руки, опущенное лицо тонуло в тени разросшейся за перилами зелени. Чтобы вдоволь наговориться наедине, пришлось принять такую позу, которая заставила бы гостей не мешать им.

— О чём ты хотел рассказать? — спросила Кёко с присущим ей любопытством.

Слабый свет далёкой лампы очертил белевший в темноте красивый профиль. Длинные ресницы опущенных глаз отбрасывали тени на щёки. В воспоминаниях Кёко о ещё неизведанных наслаждениях ожила незаметно проникшая в душу печаль. Она остро почувствовала, что испытывает женщина, которая из-за любви к этому юноше проводит дни в бесплодных страданиях.

— Что за разговор? Срочно нужно посоветоваться?

— Нет. — Осаму запнулся. — Я, может быть, скоро решусь на самоубийство влюблённых.

Кёко хотела уточнить, уж не с той ли, пока незнакомой ей безобразной ростовщицей, но передумала. Привычно кивнув, она предположила:

— Вот как! Значит, ты серьёзно влюблён?!

— Влюблён, и что? — Осаму привычно скривил губы. — Как ни объясняй, тебе не понять. По правде говоря, это не самоубийство, не убийство, не смерть по сговору влюблённых, а просто некий способ умереть.

Кёко не беспокоилась. За свою жизнь она выслушала множество молодых людей, рассуждавших о желании умереть, но никому не поверила. Ни один из них не умер.

— Ты мне не веришь, — с улыбкой, не пытаясь убедить, сказал Осаму. — Ты думаешь, что тут нужны осознанность, решимость, сомнения, сожаление, сложные обстоятельства, романтическая любовь, как для банального самоубийства влюблённых. И ты прекрасно знаешь, что всё это не по мне. Я не рождён осознавать или решаться на что-то. Моя смерть похожа на сложное скольжение с детской горки. Нет, не так. Чтобы