«Ночами он плохо спал, подолгу ворочался, размышляя с открытыми глазами; затем, измученный бдением, скорее дремал, чем спал. Не знало покоя его сердце, постоянно мучимое воспоминаниями о свершенных им отвратительных деяниях».

Подобное читалось нормально. Но когда Мор добавил, что «узнал это по секрету от приближенных», Грант внезапно почувствовал отвращение. Со страницы пахнуло ароматом кухонной сплетни и замочной скважины. Еще до того, как читатель осознавал это, его симпатии переносились с самодовольного комментатора на измученного человека, метавшегося без сна. Убийца казался более порядочным человеком, нежели тот, кто писал о нем.

Что-то не сходилось…

Грант чувствовал ту же неудовлетворенность, что и при изучении с виду достоверных свидетельских показаний, в которых, он был уверен, таилась какая-то ошибка.

Грант был озадачен. Не мог же ошибаться в личных воспоминаниях Томас Мор, вот уже четыре столетия почитаемый за безупречную честность?

Ричард из книги Мора, подумал Грант, был таким, каким его представляла старшая больничная сестра. Человек, вознесшийся высоко и способный как на великое зло, так и на великие муки.

«Он никогда не чувствовал себя спокойно и в безопасности. Он всегда озирался вокруг, почти никогда не снимал доспехов, рука его всегда лежала на рукояти кинжала; в выражении лица и поведении ощущалась постоянная готовность нанести удар».

И конечно, приводилась драматическая, если не сказать истерическая, сцена, которую Грант запомнил со школьных дней и которую помнит, должно быть, каждый английский школьник. Сцена Совета в Тауэре перед тем, как Ричард предъявил свои права на корону. Его внезапная попытка выяснить у Гастингса, какая участь должна ждать того, кто замышляет убийство лорд-протектора королевства[45]. Безумное заявление, что причиной сухой руки у него послужило колдовство и жены, и любовницы (Джейн Шор) Эдуарда. Яростный разнос в щепки стола, что явилось сигналом для вооруженных сподручных Ричарда, которые ворвались в палату и схватили лорда Гастингса, лорда Стенли и Джона Мортона, епископа Илийского. Поспешная казнь Гастингса во дворе на первом подвернувшемся бревне, едва тот успел исповедаться первому попавшемуся священнику.

Рисовался портрет человека, который сначала действует – в гневе, в страхе, в порыве мстительности, – а уж затем кается.

Впрочем, Ричарду не отказывалось и в способности заранее замыслить злодеяние. Так, он распорядился, чтобы некий доктор Шоу, брат лорд-мэра, выступил 22 июня с проповедью на тему «Бастарды не укоренятся», в которой утверждал, что как Эдуард, так и Джордж были рождены герцогиней Йоркской от неизвестного мужчины, и следовательно Ричард – единственный законный наследник герцога и герцогини Йоркских.

Последнее было так непонятно, так абсурдно, что Грант еще раз перечитал эти строки. Но смысл не изменился: Ричард ради собственной выгоды оклеветал и опозорил свою мать, обвинив ее в столь невероятном бесчестье.

Что ж, так утверждает сэр Томас Мор. А если кто-нибудь и должен был знать все о происходившем, так это Томас Мор. И если кто-нибудь должен был уметь выбирать самые достоверные факты, так опять же Томас Мор, лорд-канцлер Англии.

Мать Ричарда, писал сэр Томас, горько жаловалась на сына, который втоптал ее имя в грязь. Вполне естественно, подумал Грант.

Что касается доктора Шоу, то его замучила совесть. Настолько, что «в течение нескольких дней он зачах и умер».

Удар хватил, вероятно, решил Грант. И неудивительно. Предстать перед лондонской толпой и наплести таких небылиц – испытание не из легких.

Рассказ сэра Томаса о принцах в Тауэре в общих чертах совпадал с поведанным Амазонкой, отличаясь только обилием подробностей. Ричард намекнул коменданту Тауэра Роберту Брэкенбери, что было бы неплохо, если принцы исчезнут, но Брэкенбери отказался участвовать в подобном деянии. Тогда Ричард, прибыв в Уорик во время поездки по стране после коронации, отправил в Лондон Тиррела с полномочиями получить на одну ночь все ключи от Тауэра. Той же ночью два негодяя, конюх Дайтон и стражник Форрест, задушили обоих мальчиков.

На этом месте чтение прервала Лилипутка, которая принесла второй завтрак и отобрала книгу.

Ковыряя вилкой картофельную запеканку с мясом, Грант снова всматривался в лицо подследственного. Преданный и терпеливый младший брат, превратившийся в чудовище.

Когда Лилипутка вернулась за подносом, Грант спросил:

– Вы знаете, что Ричард Третий пользовался большой популярностью в свое время? До того, как стал королем.

Лилипутка недоброжелательно воззрилась на портрет:

– В тихом омуте черти водятся. Притаился он тогда, вот что. Ждал своего часа.

«Ждал своего часа для чего?» – подумал Грант, когда девушка вышла, постукивая каблуками. Не мог же Ричард знать, что его брат Эдуард неожиданно скончается всего сорока лет от роду. Он не мог предвидеть (даже несмотря на то, что они были очень близки в детстве), что выходки Джорджа, герцога Кларенса, приведут к его осуждению за государственную измену и лишат обоих его детей права на престол. Ждать, пока пробьет его час, казалось бессмысленно, ведь ожидание ровным счетом ничего не сулило. Добродетельная златокудрая красавица оказалась прекрасной королевой и принесла Эдуарду целый выводок здоровых детей, в том числе двух мальчиков. Все это потомство, вместе с Джорджем, его сыном и дочерью, стояло между Ричардом и троном. Казалось невероятным, чтобы человек, управлявший Северной Англией или же воюющий (с поразительными успехами) против шотландцев, стремился «притаиться» или «ждать своего часа».

Что же тогда могло так резко изменить его за столь короткий срок?

Грант взял «Рэбскую Розу» – посмотреть, что говорит Пэйн-Эллис о зловещей метаморфозе младшего сына Сесилии Невилл. Но лукавая писательница обошла этот вопрос. Ей явно хотелось написать книгу со счастливым концом, а довести свой труд до логического завершения значило бы превратить его в настоящую трагедию. Поэтому она закончила книгу на бодрой мажорной ноте, посвятив последнюю главу описанию первого бала юной Елизаветы, старшего ребенка Эдуарда. Таким образом упоминания о трагедии двух младших братьев Елизаветы и гибели Ричарда на поле брани автору удалось избежать.

Итак, «Рэбская Роза» заканчивалась описанием бала во дворце, на котором молодая и счастливая Елизавета, ослепительная в роскошном белом платье и жемчугах, бесконечно кружилась в танце, как принцесса из волшебной сказки. Ричард и Анна прибыли ради этого случая из Мидлхэма со своим маленьким хрупким сыном. Но ни Джорджа, ни Изабеллы на балу не было. Изабелла умерла при родах несколько лет назад, умерла тихо, незаметно, не оплаканная никем, как и Джордж. Сам он тоже умер незаметно, и эта незаметность была, как и все его деяния, настолько эксцентричной, что обеспечила ему долгую память.

Жизнь герцога Кларенса представлялась цепью выходок одна безумнее другой. После каждой из них его семья, должно быть, решала: хватит, больше некуда, это переходит все границы, Джорджу уже не придумать