Шрифт:
Закладка:
Некий выходец из Кента по фамилии Кэкстон поступил на работу учеником торговца мануфактурой к будущему лорд-мэру Лондона, а затем отправился в Брюгге, имея в кармане двадцать марок[44], завещанных ему бывшим хозяином. Позднее, когда серым и дождливым осенним днем на голландский берег высадились двое беженцев из Англии, приют им предоставил преуспевающий купец из Кента. Беженцами были Эдуард IV и его брат Ричард; и когда с поворотом колеса Фортуны Эдуард вернулся на трон в Англию, с ним возвратился и Кэкстон. Первые книги, напечатанные в Англии, были изготовлены для Эдуарда IV, и их автором был его шурин.
Грант переворачивал страницы и удивлялся, насколько скучна чистая информация, лишенная упоминаний об отдельных личностях, живших, любивших и страдавших. Горести всего человечества не трогают никого – это давным-давно поняли читатели газет. От известия о какой-нибудь ужасной катастрофе по спине могут забегать мурашки, но сердце остается спокойным. Тысячи человек, погибшие при наводнении в Китае, – всего лишь новость, но единственный ребенок, утонувший в пруду, – трагедия. Так что изложение Тэннером прогресса английской нации заслуживало всяческой похвалы, но не захватывало читателя. Правда, в некоторых местах, где автор не мог избежать упоминания об отдельных личностях и их частной жизни, текст сразу становился интереснее. Например, выдержки из знаменитой переписки семейства Пастон, которая велась на протяжении трех поколений. Пастоны имели обыкновение упрятывать обрывки исторических сведений между заказами на постное масло и расспросами о сыновних успехах в Кембридже. В одном из таких писем промелькнуло упоминание о том, что в лондонском доме Пастонов живут два мальчика из семейства Йорк, Георг и Ричард, и их старший брат Эдуард ежедневно навещает их.
«Да, – подумал Грант, на минуту отложив книгу и подняв глаза к невидимому в темноте потолку, – пожалуй, никто до этого не занимал английский трон с таким опытом жизни среди простых людей, как Эдуард IV и его брат Ричард. А после них, наверное, лишь Карл II. Но Карл, даже во времена бедности и скитаний, оставался сыном короля, избранником судьбы. Мальчишки же, жившие в доме Пастонов, были всего лишь малозначащими отпрысками Йорка, у которых в момент написания того письма не было ни своего дома, ни, возможно, даже будущего».
Грант полистал учебник Амазонки с целью выяснить, чем тогда занимался в Лондоне Эдуард, и обнаружил, что тот набирал себе армию. «Лондон всегда был йоркистским по духу, и люди с воодушевлением собирались под знамена молодого Эдуарда», – говорилось в учебнике.
И тем не менее юный Эдуард, которому едва исполнилось восемнадцать, кумир столицы, стоявший на пути к своим первым победам, ежедневно находил время, чтобы повидать своих младших братьев.
«Может быть, – подумал Грант, – тогда и родилась необыкновенная привязанность Ричарда к старшему брату?» Неизменная, оставшаяся на всю жизнь привязанность, которую авторы книг не только не отрицали, но и использовали для выведения морали: «До самой смерти своего брата Ричард был его верным товарищем во всех превратностях судьбы, но возможность завладеть троном оказалась для него слишком сильным искушением». Или же, как более простыми словами назидала «История в картинках»: «Ричард был хорошим братом Эдуарду, но, когда увидел, что может стать королем, алчность ожесточила его сердце».
Грант искоса взглянул на портрет и решил, что здесь «История в картинках» явно ошибалась. Что бы ни ожесточило сердце Ричарда – вплоть до убийства, – это была не алчность. Или же автор имел в виду жажду власти? Возможно, возможно…
Но ведь Ричард и так обладал всей властью, о которой может мечтать смертный. Он был братом короля и очень богат. Неужели подняться еще на одну маленькую ступеньку казалось ему настолько важным, что он готов был пойти на убийство детей любимого брата?
Какая-то странная получалась картина.
Грант раздумывал над этим, когда в палату вошла миссис Тинкер. Она принесла ему свежую пижаму и свое краткое изложение газетных заголовков. Миссис Тинкер не читала в газетных статьях больше трех строк, если только статьи не касались убийства. В подобном случае она внимательно изучала каждое слово и для удовлетворения своего любопытства покупала вдобавок и вечернюю газету.
Сегодня комментарии миссис Тинкер по поводу имевшего место в Йоркшире отравления мышьяком и последующей эксгумации жертвы текли непрерывным потоком, пока она не заметила утреннюю газету, лежащую нетронутой рядом с книгами. Это изменило ход ее мыслей.
– Вам нехорошо? – озабоченно спросила она.
– Все в норме, Тинк, в норме. А почему вы спрашиваете?
– Вы даже газету не раскрыли. Вот у моей племянницы тоже все с этого началось: перестала замечать, что в газетах пишут.
– Не беспокойтесь за меня, Тинк, я уже поправляюсь. Даже характер у меня исправился. А о газете я забыл потому, что читал книги по истории. Слышали когда-нибудь о принцах в Тауэре?
– Да кто же про них не слышал?!
– А вы знаете, как они умерли?
– Еще бы! Он задушил их во сне подушкой.
– Кто «он»?
– Дядюшка-злодей. Ричард Третий. Зря вы такое читаете в больнице. Надо бы что-нибудь повеселее.
– Послушайте, Тинк, вы не смогли бы по пути домой завернуть на Сент-Мартинс-лейн?
– Это в театр, к мисс Халлард? Но она там будет в лучшем случае к шести.
– Знаю. Вы только оставьте там записку.
Грант протянул руку за блокнотом и написал: «Достань мне, ради бога, „Историю Ричарда III“ Томаса Мора». Он вырвал листок, сложил и надписал фамилию Марты.
– Оставьте старине Сакстону у служебного входа. Он передаст.
– Если только смогу продраться сквозь толпу, – пробурчала миссис Тинкер скорее в шутку, чем всерьез. – Эта пьеса, похоже, будет идти до скончания века.
Она аккуратно спрятала записку в дешевую сумочку из искусственной кожи. Сумка эта, вся потершаяся на изгибах, была такой же неотъемлемой частью миссис Тинкер, как и шляпа. Год из года Грант дарил ей на Рождество по новой сумке, каждая из которых – отменный образец мастерства английских кожевенников, выполненный с таким вкусом, что и Марта Халлард не постеснялась бы пойти с такой сумочкой в ресторан. Но подарков своих Грант в дальнейшем никогда не видел. Поскольку миссис Тинкер считала ломбард местом чуть более позорным, чем тюрьма, Грант отбросил мысль, что она наживалась на его дарах. Скорее всего, сумки просто лежат в каком-нибудь дальнем ящике, все еще в оригинальной упаковке из папиросной
