Сесилия Невилл не сидела дома в Нортгемптоншире, ожидая, пока ее владыке и хозяину захочется навестить ее. Она повсюду сопровождала мужа. Мнение Пэйн-Эллис явно подтверждалось, и даже при самом строгом рассмотрении брак казался очень удачным.

Возможно, именно этим и объяснялась семейная привязанность Эдуарда, который ежедневно навещал маленьких братьев, живущих в доме Пастонов. Клан Йорков и до начала своих несчастий отличался спаянностью.

Это нашло неожиданное подтверждение в письме, приведенном в книге. Оно было написано двумя старшими сыновьями, Эдуардом и Эдмундом, своему отцу. Мальчики находились на обучении в замке Ладлоу, и в субботу на пасхальной неделе, воспользовавшись услугами возвращавшегося к отцу курьера, разразились жалобами на своего наставника и его «гнусности» и умоляли отца выслушать их посланника Уильяма Смита, который на словах сообщит все подробности их несчастий. Этот крик души начинался и завершался необходимыми формулами вежливости, изысканность которых слегка нарушалась упоминанием того, что отец забыл прислать им требник, хотя и прислал одежду.

Педантичная Пэйн-Эллис указала источник, по которому приводилось письмо (одна из коттоновских рукописей, как оказалось), и в поисках подобных ссылок Грант стал просматривать книгу внимательнее. Факты – хлеб полицейского.

Искомых фактов больше не попадалось, но внимание Гранта привлек литературный семейный портрет:

«Под холодным солнцем лондонского декабрьского утра герцогиня вышла на крыльцо проводить мужчин: мужа, брата, сына. Дирк с племянницами вели по двору коней, распугивая голубей и суетливых воробьев. Она видела, как муж, по обыкновению спокойный и уравновешенный, сел в седло, и подумала, что по его поведению можно было бы заключить, будто он отправляется в Фотерингей осмотреть новое стадо баранов, а не выступает в поход. Ее брат Солсбери проявлял невилльский фамильный темперамент, чувствуя важность момента и ведя себя соответствующим образом. Сесилия перевела глаза с одного на другого и мысленно улыбнулась. Но при взгляде на Эдмунда у нее защемило сердце. Семнадцатилетний Эдмунд, такой хрупкий, такой неопытный, такой беззащитный… Покрасневший от гордости и возбуждения, выступающий в свой первый поход. Ей хотелось крикнуть мужу: „Береги Эдмунда!“ – но она не могла этого сделать. Муж просто ее не поймет, а Эдмунд придет в ярость. Ведь если Эдуард, всего на год старше, в эту самую минуту командует собственной армией на валлийской границе, то уж и он, Эдмунд, достаточно взрослый, чтобы отправиться на войну.

Она оглянулась на вышедших следом трех младших детей: на белокурых Маргариту и Джорджа и, как всегда на шаг позади них, ее малыш-подменыш Ричард, темные брови и волосы которого делали его похожим на чужака. Добродушная неряха Маргарита смотрела на происходящее восторженными глазами четырнадцатилетней девочки; Джордж преисполнен зависти и кипит, возмущаясь тем, что ему только одиннадцать лет и его не пускают вершить ратные подвиги. Худенький маленький Ричард внешне не проявлял возбуждения, но его мать чувствовала, что он весь вибрирует, словно тетива туго натянутого лука.

Под топот копыт и звон снаряжения три всадника выехали со двора и присоединились к ожидавшим на дороге слугам. Дети кричали и махали им вслед руками.

А Сесилия, которая за всю жизнь видела столько сородичей, уходивших на войну, вошла в дом с непривычной тяжестью в груди. Кто из ушедших, вопрошал внутренний голос, кто из них не вернется домой?..

Она не могла представить – это было бы слишком страшно, – что назад не вернется никто. Что она больше не увидит никого из них. Что еще до конца года отрубленная голова ее мужа, издевательски увенчанная бумажной короной, будет прибита над Миклгейтскими воротами Йорка, а головы ее брата и ее сына – над двумя другими воротами».

Что ж, возможно, это и беллетризованный взгляд, но он выставляет Ричарда в необычном свете. Темноволосый в белокурой семье. «Похожий на чужака». «Подменыш».

Грант на время оставил Сесилию Невилл и принялся искать на страницах книги упоминание о ее сыне Ричарде. Впрочем, Ричард не слишком интересовал Пэйн-Эллис. Он был всего лишь самым младшим отпрыском в семействе. Ее фаворитом явно был другой – яркий и притягательный, блиставший среди остальных детей. Эдуард! Вместе со своим кузеном Невиллом Уориком, сыном Солсбери, он выиграл битву при Таутоне. В то время, когда еще была свежа память о жестокостях Ланкастеров, а голова его отца еще висела над воротами Йорка, он проявил терпимость, ставшую впоследствии одной из самых характерных черт его натуры. При Таутоне давали пощаду всем, кто просил о ней. Эдуард короновался в Вестминстерском аббатстве (а два маленьких изгнанника, вернувшиеся из Утрехта, стали герцогом Кларенсом и герцогом Глостером). Эдуард устроил пышные похороны отцу и брату Эдмунду в Фотерингейской церкви, хотя возглавлял печальную процессию, двигавшуюся пять июльских дней из Йоркшира в Нортгемптоншир, тринадцатилетний Ричард – почти через шесть лет после того, как он провожал их, стоя на крыльце замка в Лондоне.

Пэйн-Эллис возвратила Ричарда на страницы романа лишь через некоторое время после коронации Эдуарда. В то время Ричард получал образование вместе со своими кузенами Невиллами в Мидлхэме, в Йоркшире.

«Когда Ричард въехал верхом с солнечных и ветреных просторов Уэнслидейла в тень главной башни, ему показалось, что в замке царит непривычная, странная атмосфера. Стража, возбужденно переговаривавшаяся у ворот, в замешательстве умолкла при его приближении. Мимо внезапно онемевших стражников он въехал в необычайно тихий двор, в котором в этот час должна была кипеть жизнь. Наступало время ужина; голод и привычка ежедневно неодолимо влекли жителей замка Мидлхэм домой, отрывая их от различных занятий. Ричарда, например, от соколиной охоты. Тишина и безлюдье были совершенно необычны. Ричард проехал прямо на конюшню, но там никого не оказалось, чтобы принять поводья. Расседлывая лошадь, он заметил в соседнем деннике загнанного жеребца. Конь так устал, что не мог есть, и стоял, жалко и беспомощно повесив голову.

Ричард обтер своего коня, принес ему сена и свежей воды и вышел из конюшни, думая о загнанной лошади и жутковатой тишине. Замешкавшись в дверях, он услышал громкие голоса, раздававшиеся со стороны большого зала, и погадал, стоит ли зайти туда и выяснить причину шума до того, как подняться в свои покои. Пока Ричард раздумывал, с лестницы раздался приглушенный зов:

– Эй!.. Иди сюда!..

Он поднял глаза и увидел свесившуюся над перилами голову кузины Анны; две ее длинные косы болтались словно колокольные веревки.

– Ричард, – спросила она полушепотом, – ты уже слышал?

– Что-то стряслось?.. Что?

Когда Ричард начал подниматься по лестнице, Анна схватила его за руку и потащила наверх, к их комнате для занятий.

– Что такое? – спросил он, инстинктивно упираясь, внутренне протестуя против ее нажима. – Ты можешь наконец объяснить? Или все так ужасно, что здесь и сказать нельзя?