— Всё так, парень. Этот поганый ирландец попал на каторгу по злой воле Дадли. Ричарда Дадли, моего деда. Неправый суд велел заковать Джима Джонса в кандалы за двадцать лет до моего рождения.

Смит не знал, что сказать. Не знал даже, что думать. Тем временем Дадли продолжал.

— И не подумай! Джим Джонс отомстил Ричарду Дадли. Не с первого раза. Джонсу потребовалось четыре попытки! Три раза дедуля мой, славный офицер Британской Ост-Индской компании, его грохнул. А до этого Бёрк — один раз. Только Кларк оказался слабаком… Из Ричарда Дадли уже песок сыпался, когда Джонс его достал. Дед, упокой Господь его душу, это заслужил: признаю, он поступил с ирландцем подло. Но Джим Джонс вошёл во вкус. Род Кларка и Бёрка он пресек. Они ему задачу ещё при жизни упростили: решили, что Генри Бёрк и Элизабет Кларк станут отличной парой, ха! Насколько счастливо они жили — не знаю, но умерли в один день. А вот мой отец держался долго. Он родился-то, когда Джонс уже гнил в Ботани-Бэй. Но было ли Джонсу до того дело? Нет, парень. Ему было плевать. Он решил истребить род обидчиков до последнего колена.

«До последнего». Выходит… Элис. Джеремайя почувствовал, как задрожали руки. Скрутило что-то в животе.

— Дадли, Кларк и Бёрк погубили Джима Джонса в тысяча семьсот девяностом, это верно. Они за это расплатились жизнями — а души пусть судит Господь. Но я ничего Джиму Джонсу не должен. Как и мой отец. Как и Элис. Джима Джонса я не боюсь… что делать, если тебя преследует оживший мертвец? Убей его ещё раз, всего делов. Убей столько раз, сколько потребуется. Боюсь я только за Элис! А что касается тебя… Пригнись!

Первая пуля разбила окно и прошила столешницу. Джеремайя упал на пол. Джим Джонс и Уильям Дадли обменивались выстрелами через окна. Да, «ружьё» — подходящее название для дома.

Расстреляв барабан, Дадли выхватил второй револьвер: наверняка принадлежавший кому-то из мёртвых телохранителей.

— Никак не уймешься Джим? Хоть бы подождал, пока Смит уйдет! Парень-то даже не Дадли!

— Не уймусь, Вилли! Не уймусь, сукин ты сын, до Страшного Суда! Но парня надо отпустить, тут уж твоя правда. Он не виноват. Эй, шкет! Проваливай! Стрелять не буду, обещаю.

Джеремайя поднялся, но уходить не спешил.

— А в чём виноват мистер Уильям? В чём? Его тогда и на свете не было! Не было на свете даже его отца!

Джонс, сокрытый во мраке, рассмеялся.

— Да у тебя есть яйца, парень! Ну так съезди в Австралию. Знаешь, дурень, что такое Австралия? Ни хера ты не знаешь! Проклятая земля, которая то горит, то затоплена. Злобные змеи, огромные крокодилы. Пауки размером с обеденное блюдо. Но знаешь, что в Австралии паршивее всего?

— Что?..

— Англичане! Англичане там стократ хуже, чем в Англии! Каторжане для них — словно скот, а уж ирландцы и того хуже. Это Ад на земле, мальчик. Настоящий Ад. Я видел кошмар, который ты себе и представить не можешь! Я увидел лицо ужаса, я смотрел в него каждый проклятый божий день. Да, парень: я буду мстить до Страшного Суда, раз имею такую возможность.

Джеремайя сам не знал, откуда взялись слова в ответ — но нашлись они быстро, в карман не полез.

— Коли ждёте Страшного Суда, мистер Джонс — то подумайте, что вашей душе на нём уготовано! Вы нарушаете заповедь «не убий», но хуже того: вы погрязли во смертном грехе гнева. Безумная месть лишает вас надежды на спасение! Вы убиваете невиновных и тем губите сами себя!

— О-хо-хо, мальчик! Какие слова! Ты священник, что ли?

— Я сын проповедника.

— Ну тогда послушай, сын проповедника, да рассуди по-христиански. Я говорю: все Дадли — такие же подонки, как Ричард, коего давненько сам Дьявол дрючит в Аду! Сынишка его, папенька твоего друга, как-то раз отрезал мне руки по локоть и ноги по колено. И удумал держать в подвале! Только я себе язык откусил и вернулся из Ботани-Бэй снова!

— Смит! Вали отсюда! — закричал Дадли и снова выстелил.

— Нет, мистер Дадли! Вот мои руки, смотрите: они пусты. Если Джим Джонс не считает себя мерзавцем, то не станет убивать невиновного и безоружного. А если убьёт, то…Ты же знаешь, Джим, где я только что был? И с кем я говорил? Я сам стану мстить тебе! Не за Ричарда Дадли и не за Уильяма, но ради Элис и ради Господа! И тогда ты станешь молить о Страшном Суде. А Мама Бриджит с Бароном Самди будут пить ром и смеяться!

— Сомневаюсь, что ты так понравился Маме Бриджит, шкет. Ты, небось, поганый протестант? Хотя… Знаешь, твоя взяла. Ты так сказал всю эту хрень про спасение души, что я уже не могу просто взять и порешить Вилли. Вместе с этой его… Элис. Вилли! Я сейчас зайду с поднятыми руками. Клянусь, что не стану убивать ни мальца, ни тебя. Мы просто обсудим, как всё это закончить. Так, чтобы твоя доченька жила. Хорошее предложение?

Джим Джонс появился на пороге. Выглядел он довольно нелепо. Сапоги со шпорами, кожаные штаны, клетчатая рубашка и широкополая шляпа — пастушеская одежда в Новом Орлеане была совершенно не к месту. Густая рыжая борода, рябая рожа и безумный взгляд — совсем не образ благородного мстителя. Джеремайя заметил повязку на левой руке: выходит, Дадли всё-таки ранил Джонса при первой встрече в этом доме.

Заговорил Джонс спокойно.

— Вот что: здесь недалеко есть площадь с часами. Я буду ждать тебя там на рассвете. Устроим дуэль! Твоя дочь будет жить, и ты тоже. Если победишь, конечно. Мы встанем в дюжине шагов друг от друга. Когда пробьёт семь, с первым ударом — достанем револьверы. Один окажется быстрее, второй умрет. И это будешь ты!

Теперь громко смеялся уже мистер Дадли.

— Что за фарс, Джонс? Отродясь не слышал о такой дуэли! Я англичанин, родом из страны джентльменов. Мы в Америке: это тоже страна джентльменов. Джентльмены не устраивают из дуэли цирк! Может, в твоей сраной Австралии или у поганых ирландских католиков…

— Цирк или нет, но раз уж мальчик-проповедник меня чуть разжалобил… хочу развлечение! Выбирай: или будет так, как сказал я — или продолжится так, как раньше. До твоей смерти. До смерти твоей дочери. До смерти её детей, если сучка успеет вытолкнуть из себя пару-тройку