***

— Овощем, — честно ответил сын. — Ни к чему непригодным, паразитирующим на матери овощем. Вечно орущим, бухим и злым.

«Отец» цокнул языком, повёл головой.

— Если я, по-твоему, был «бухим и злым», что ж мы сейчас нормально общаемся? Неужто совсем никакого подвоха не ждёшь? Неужто ты так спокоен, как, вот, сейчас выглядишь? И совсем не боишься меня?

Николай выдержал его взгляд.

— Я общаюсь не с тем, — кивнул на иссохшее тело, — а с таким тобой, которого мне не хватало.

… И, да, разумеется, парень всё ждал подвоха. Особенно здесь, на кладбище. Видя перед собой того отца, которого он помнил и знал в детстве. Ведь потом бывало и так, что мальчику приходилось запираться в спальне, затыкать уши, чтоб не слышать, как тот орёт. И прятаться от него, когда на батю накатывал гнев.

И часто слышать презрительное «умник».

И ссоры отца и матери, которая всё терпела пьяного, никак не могла уйти. И что самые лучшие дни, даже лучше каникул и выходных, для Коли — это когда батя в клинике. Как-то раз его увезли на несколько месяцев — и это было едва ли не самое светлое время для парня.

Но отца увозили — и возвращали. А потом опять увозили — и опять возвращали. Каждый раз он клялся, божился, что завяжет, что опять встанет на ноги и пойдёт человеком — и вставал, и опять шёл за водкой.

... «А последней умерла Надежда, никогда прежде

Я не видел, чтобы человек так долго умирал —

Будто тот, кто брал её душу в себе сомневался:

Может лучше если б этот смех веселый продолжался?»...

— И всё-таки ты не отпускаешь меня, — опять перед ним старик. — Пойдём, — поманил за собой, — ещё пройдёмся. Покажу тебе кое-чего.

— А ты сам-то, — спрашивал парень, — сам-то хочешь уйти от меня?

— Да поперёк горла, — с характерным жестом процедил тот, зубы сжал, — поперёк горла ты уже мне стоишь!

Сын от него не отпрянул, хоть и чувствовал нахлынувшую на отца злость.

— Я бы вон там лежал, — крикнул тот показывая на рыхлую землю, — и всё, баста, хорошо бы мне было! Так ты пришёл! Меня потревожил! — всплескивая руками. — Мучил, мучил меня! И опять изводишь! Сын! Отца родного! — воскликнул, наступал на невольно-попятившегося, — в могилу извёл! Как червя! — сплюнул. — Паразита! — харкнул на кроссовки парня.

Николай отступил, вскинул руки. Напрягся, плечи поднял. Сердце шумно забилось. Рывок — и…

Только обернулся — а старик перед ним. Изо рта в усы, бороду выползали чёрные черви. Трясущиеся руки в язвах, синюшные. Но всё-таки держал, наставил на сына ружьё.

— Вперёд, щенок, — тот харкнул опять. — Или, думаешь, не убью?

— Ты не можешь, — Коля не пятился. Даже не поднял ладони. — Ты не станешь.

— А чой-та? — ухмылка кривая. — А вдруг это то, что ты ищешь? И могилку тебе подыщем. Ты умник у нас, фантазёр. Свой трупик-то представляешь? Мой — красивый, мне нравится! Подумай-ка о своём. Давай-давай, включай думалку. Ну, гнить будешь в земельке стылой? Али с почестями, с огоньком? Чё умолк-то? — прыснул, тряхнул оружием.

Вот теперь парень узнавал отца в полной мере. Злой, неприятный. Вечно харкал и брызжел слюной. Вечно орал.

Но даже так, он по-прежнему не выглядел пьяным. Взгляд — совсем не стеклянный, но — крайне внимательный. Грубый. Даже почти презрительный.

— Думаешь, — продолжал образ, — рука у меня дрогнет? Так ты не это, не это самое, я стрелять хорошо могу, в отличии от тебя. И ничего не обломится. Удавить тебя мало. Ну. пшёл! — сам к нему двинул. — Спиной стал, — холодно процедил. — Медленно и вперёд.

— А куда пойдём-то? — спросил через плечо Николай, всё-таки выполняя просьбу.

Лоб парня покрылся испариной. Твёрдое дуло очень хорошо ощущалось между лопаток.

Умирать в его планы точно не входило. По крайней мере, не настолько нелепо. Не, по сути, от собственных мыслей.

— Двигай, — его толкнули. — А куда, — смех, пауза, — ты у нас умный, ты сам всё узнаешь.

***

«Только не сдохни, лады?»

Тина, подобно фортуне, повернулась к нему спиной. И зеркальце, в котором она отражалась, треснуло в тот же миг.

***

В молчании, никуда не спеша, отец и сын шли по до боли знакомой дороге. Старый магазин «ПРИЛАВОК», одинокая автобусная остановка. Большие синие ворота, ограждающие вход во двор.

Всего день назад, уткнувшись в музыку, придерживая лямки рюкзака, он бодрым шагом двигал к месту, казавшемуся ему своим домом.

А потом всё полетело к чертям.

И вот, в густых сумерках, при мерцающем свете одинокого фонаря, он опять возвращался сюда. А за спиной — шумное сиплое дыхание. Мягкие шаркающие шаги калош по щебню. И дуло ружья у спины.

… А в окнах некогда родного дома — зажжённый свет.

Лиза

— Ліз, Лізо! То ти вже там? Ходім до лісу, ну-мо!

— Так, так, зажди лиш, я ось, вже збираюсь!

В чёрной кофточке с полосатыми рукавами и в жёлтых кроссовках младший брат уже сидел на пороге — и сестра в белых кедах, простой футболке, спортивках, с корзинкой под локоть выбежала к нему.

— Ну ти й копуша! Хутчіш.

— Тільки далеко не заходьте! — тётушка прощалась с детьми. На крыльце стояла, махала им вслед.

***

Мальчик с девушкой шли неспешно по просеке, болтали, держались за руки.

— То у вас там, у великому місті, зовсім нічого цікавого?

— Ну, як так! Там вулиці старенькі, великі будівлі. Чудовий вокзал, навіть затишні парки. Звалища, пустирі.

— От звалища з пустирями — то вже цікаво. А! — мальчик всплеснул руками, — А ти дивишся «Справжніх монстрів»? Я жодної серії не пропускаю.

Лиза мотнул головой. Нет, увы, ей как-то было не до телевизора. С учёбой, подругами, репетициями — вся, вся в делах.

Подруги.

Густой тёмный лес. Мешающиеся лапы ветвей, длинные тени, тянущиеся к запястьям, лодыжкам.

«Уйди! Уйди! Тебя нет!»

***

— Дивись, що знайшов! Чорниця!

Сестра заспешила к брату, который уже стоял у куста с черникой, довольно поедал ягоды.

— А там ще є о-о-ось