Мара подбежала к нему, обняла, а потом взяла да и подкинула в воздух.

— Что ты творишь! Надорвёшься, я же тяжёлый! — завопил он, когда Мара поставила его на пол.

— Это же Марс, — ухмыльнулась Мара. — Тут всё в два с половиной раза легче.

— И давление кислорода тоже в два раза меньше. Задохнёшься.

— Ничего, я тренированная.

— Ну, рассказывай, — потребовал Захариос, немного придя в себя. — Как там Тадеуш, как Тордис, как твои родители, как Келли и Ким? Судя по тому, из какой двери ты вылезла, вы с Кимом уже можете говорить «Мы не ребята, мы капитаны», как балаклавские рыбаки царю.

— Мне бы мичмана получить, — с грустью сказала Мара. — Четыре экзамена ещё не сданы, а я тут мотаюсь по всей Солнечной системе. Капитан, как же. Сам свой лоцман, сам свой боцман. Одна за весь экипаж, с одним пассажиром.

— С пассажиром-то хоть познакомишь?

— Да, конечно. Анджей, знакомься, это капитан Захариос Ставраки, транспортник «Ариадна», из-под Арктура. А это Анджей Краковски, журналист с Земли.

Тут же Анджея пересадили за столик, где сидели офицеры «Ариадны». Мара устроилась там же.

— Анджей — тот самый человек, который может показать землянам, что Вселенная не ограничивается их маленьким шариком, — похвасталась она. — В сентябре я показала ему, как обслуживают спутники СНМ, так он такой репортаж сделал в National Geographic о нашем «Терранете»! А теперь Клавиус. Но это всё-таки немного не то. Клавиус — вообще какая-то техноархеология, город, заброшенный сто лет назад. А теперь вот притащила Анджея на Марс. Жаль, нет времени как следует тут погулять и посмотреть — надо срочно возвращаться, потому что мы прилетели за ценным специалистом для Клавиуса, а расположение планет ухудшается с каждым часом.

— А у тебя самого есть время? — поинтересовался капитан Ставраки у Анджея.

— Да я вообще-то фрилансер. Ради хорошего репортажа можно потратить и месяц, и два.

— Так послушай, парень, зачем тебе с ней возвращаться? Давай лучше с нами под Арктур. У нас стартовое окно только через семь дней, ещё успеешь тут нагуляться. И пойдёт у тебя по нарастающей: Луна, теперь Марс, а потом уже и под другой звездой побываешь. Человека, о котором так отзывается Мара, свезу бесплатно.

Мара ткнула Анджея локтем в бок: мол, соглашайся, пока предлагают.

— Э, и как же мои марсианские впечатления доберутся до читателей? — растерялся Анджей.

— Мы же будем идти к точке скачка целых две мегасекунды, — пояснил капитан Ставраки. — Успеешь сделать из своих впечатлений статьи, видеосюжеты или что у вас там полагается, и отправить по е-мейлу на Землю, пока мы будем в этой системе. А там разберёшься. Последнее время корабли что-то зачастили в Солнечную систему, так что больших задержек в доставке писем из-под Арктура не будет.

— А ты? — спросил Анджей у Мары.

— Что ж, если ты примешь предложение дяди Захариоса, попробую вызвонить мастера Брукмана прямо сейчас и попросить его приехать ближайшим рейлером. Чтобы улететь в течение двух часов, пока ещё возможен гравитационный манёвр около Венеры.

С этими словами Мара извлекла из кармана кителя обыкновенное зеркальце и начала говорить, держа его перед лицом.

— Зачем тебе зеркало? — удивлённо спросил Анджей, когда разговор был закончен.

— Неужели за время нашего знакомства я при тебе ни разу не общалась по видеофону? Это же очень просто — у меня камеры в очках, смотрят вперёд. А люди привыкли видеть лицо собеседника, поэтому во время разговора приходится держать перед собой зеркало.

По громкой связи раздалось:

«Прибывает местный рейс 144, Ноктис-третий — Офир. Высадка пассажиров будет производиться через второй шлюз первого этажа».

Анджей повернулся в сторону лётного поля и увидел, как два маленьких робота-буксировщика волокут к самому космовокзалу тяжёлый флиттер размером с автобус. Потом там что-то опустилось, зашипел выпускаемый воздух, и двери открылись. Из флиттера в зал повалила толпа радостно галдящих, преимущественно молодых людей в одинаковых ярких куртках и дружно направилась к стойке.

— Шеф! По рюмке можжевеловки каждому! — закричал на весь зал идущий впереди. — Мы сделали это!

— Что сделали?

— Первая очередь Ноктис-Лабиринта встала под закачку воздухом. Компрессоры уже третий час как пыхтят.

Новоприбывшие столпились у стойки, и Анджей разглядел на их куртках надпись готическим шрифтом «LebensRaum».

— Местные терраформисты, — каким-то бесцветным голосом пояснила Мара. — Что-то там доделали и радуются.

— И что, на Марсе все так бурно выражают эмоции? Больший процент кислорода в атмосфере, что ли, влияет?

— Почему все? Вот мы с тобой… Только что решили, что через два часа расстаёмся. Не знаю, на сколько. Может, навсегда…

— Ну хочешь, полечу с тобой обратно? — Анджей осторожно опустил руку ей на плечо.

— Не хочу, — отрезала Мара. — Не хочу, чтобы из-за меня ты изменял себе. Я же видела, как вспыхнули у тебя глаза, когда дядя Захариос предложил тебе пассажирское место. Мы с тобой уже говорили об этом. Помнишь — тогда, когда провожали «Марианну»?

Анджей прекрасно помнил тот разговор. Для него это было абстрактное сожаление о несбывшемся, загадывание желания на звёздочку, карабкающуюся вверх по небосводу. А теперь — вот, стоит за стеклянной стеной тысячетонная туша «Ариадны». А для Мары, значит, тот разговор был столь же конкретен, как и этот…

— Помнишь песню, которая тогда звучала в кафе? Где механик смеётся, а пламя в топке бьётся?

— Ты лучше вспомни третий куплет, — ответила она. —

И кто-то вновь вернётся,

Полсвета исходив,

Волна на берег рвётся,

Припасть к его груди.

На берег, на берег,

В который свято верят,

Который, как надежда,

Синеет впереди.

Последующие два часа запомнились Анджею как-то сумбурно. Вот так внезапно и случается, что у вас остаётся ровно два часа до разлуки, и даже эти два часа вам не принадлежат. Зарезервировать слот в стартовой очереди, проследить за заправкой пинассы, рассчитать траекторию и убедиться, что манёвр у Венеры получится… да мало ли дел у межпланетного пилота-одиночки за два часа до вылета! Человеку, который не может помочь, лучше отойти и не мешать.

Анджей вспомнил старинное стихотворение:

…Я помню, как мы друзей провожали

Куда-нибудь в летние отпуска;

Как были щедры мы, как долго держали

Их руки в своих до второго звонка.

Но как прощаться, когда по тревоге

Машина уходит в небо винтом?

И, руки раскинув, расставив ноги,

В степи остаёшься стоять крестом.[20]

И тут механик, подумал