Далее начался другой роман — но уже в жанре не «Симплициссимуса», а скорее «Графа Монте-Кристо».

Я оставил Валере Любанин адрес, через неделю Любаня получит от него письмо, отправленное из карцера зоны усиленного режима в Самарской области. Туда Янин попадет прямо с вахты по недавно введенному правилу: голодовка в ГУЛАГе стала расцениваться как нарушение режима[50]. В ШИЗО Янина разденут, сменив почти все одежду на казенную, но хитрый Валера сумеет пронести купюру в пять рублей в резинке трусов. За эти деньги надзиратель и согласится опустить письмо в ящик.

Валера напишет, что продолжает голодовку. Еще чуть позже письма от него Любане стали приносить вольные сотрудницы лагеря — от поварих до учительниц лагерной школы. Янин никак не был красавцем, но был высок и обладал удивительным талантом коммуникатора. История «графа Монте-Кристо», побывавшего и в Турции, и в Америке, видимо, тоже привлекала женщин. «У них просто глаза покрываются поволокой, стоит сказать, Валера“», — будет шутить Любаня.

В письмах Валера сообщит, что вышел из карцера, снял голодовку и вообще дела идут неплохо. КГБ догадается об этом и отправит Янина на дальнюю зону — в Киргизию. Письма от него перестанут приходить, прорвется по почте только одно. В нем Янин напишет, что в первый же день на производстве получил увечье — оставленный в шпинделе токарного станка ключ вылетел, разбив Валере челюсть. Два месяца он пролежит в лагерной больнице.

Далее у Янина, видимо, возникнет план: стать «неудобным зэком», с тем чтобы начальство само избавилось от него, отправив назад. Валера возьмется писать заявления о ментах, которые берут взятки за представление к условно-досрочному освобождению. Отправлять он их будет в прокуратуру и в ЦК, чем донельзя озлобит чекистов. Проблему они решат своим обычным способом: Янина осудят за «посредничество» при даче взяток.

Логика обвинений может выглядеть слегка безумной: заявления Янина ходили по зоне, из них зэки узнавали, кто и сколько берет. В деле будут фигурировать и расписки настоящих посредников, которые те выписывали зэкам. Чтобы дело совсем не выглядело комедией, за это осудят и одного из реальных посредников — тот, конечно, даст показания против Янина. В итоге Валера получит общий срок в 11 лет с гаком.

Наверное, тут Янин догадается, что вместо «неудобного» он стал «вечным зэком», и свобода ему не светит. Тогда он организует групповой побег. Очень технично, подговорив бежать еще пятерых заключенных, он сможет вместе с ними прокопать из санчасти подземный тоннель за зону длиной в 35 метров и бежать.

Это произойдет летом 1983 года, самарские чекисты будут вне себя и выйдут караулить профессионального беглеца по городу — хотя Янин и не подумает там появляться. Его следующий план — добраться до Ирана, через который каким-то образом дойти до Турции (Иран выдавал беглецов назад в СССР). Увы, никто не сможет уйти, самого Янина через двадцать дней арестуют в Ташкенте.

На радостях в КГБ выпишут Янину приговор, наверное, самый странный за последнее десятилетие послесталинских репрессий. Его осудят на 15 лет — из них семь лет в «крытой» тюрьме — за «измену Родине» «в формах бегства за границу и оказания помощи иностранным государствам в проведении враждебной деятельности против СССР, в частности, в проведении антисоветской кампании „О нарушениях прав человека в СССР“, которая наносит политический ущерб Советскому государству и препятствует осуществлению мирных инициатив СССР»[51]. Несчастный зэк окажется врагом мира и чуть ли не зачинщиком мировой войны.

Проживи Советский Союз подольше, Янин не увидел бы свободы до 2003 года. Он выйдет с зоны по помилованию осенью 1991-го, чуть не досидев до конца СССР, от имени республик которого все свои приговоры и получал[52].

* * *

Лето в Сызрани — городке Самарской области на 200 тысяч жителей — стало спокойной интерлюдией между кошмарами Челябинска и грядущим кошмаром СПБ. Сызранская тюрьма мне понравилась сразу. До утра, как обычно, меня там продержали в привратке, потом пришел надзиратель и без всякого шмона просто отвел в маленькую камеру спецкорпуса.

Там сидел человек, которого по привычке я принял за наседку, но, к счастью, в этот раз интуиция дала сбой. За время нашей совместной жизни Миша Маслов ни разу не вышел из камеры один и никогда не общался с ментами дольше, чем то дозволялось положняковому зэку. Коренастый брюнет лет сорока, Миша был из Тольятти, сидел в третий раз — как и в предыдущих случаях, за драку.

Причина, по которой его посадили вместо общей камеры на спец, выяснилась в первый же день. Миша был психопат, и тюремное начальство, видимо, устав разбираться в конфликтах и сажать его в карцер, приняло разумное решение отправить Мишу в тихий спецкорпус.

Наш первый конфликт возник из-за книг, которые он заметил в моем тюремном мешке. Миша попросил почитать, я неразумно отмахнулся, сказав, что там только философские и учебники — что было правдой. Миша воспринял отказ как оскорбление, моментально насупился и довольно агрессивно стал прохаживаться по камере, вроде бы разговаривая сам с собой, но при этом сжимая кулаки. Я слушал монолог, ожидая, когда начнется драка, и думая, куда лучше бить — в глаз или в челюсть, — но до этого дело не дошло.

Когда Миша уже завис надо мной с кулаками, книги я ему дал, и он улегся с ними на шконку. Прочел пару страниц сказания о Гильгамеше, на чем успокоился, вернул мне оба тома «Философского наследия» и больше читать никогда не просил. Конфликт был исчерпан. Шумерские боги все-таки были велики, коли могли успокаивать психопатов в тюрьме города Сызрани и через пять тысяч лет.

Однако и без книг Миша находил каждый день причину пойти вразнос. Тогда он вскакивал и начинал размашисто шагать по камере — стола в ней не было, так что имелось больше пространства для шоу. Вроде бы с ничего Миша начинал ругаться в пространство, с каждым разворотом шаги становились все резче, лицо его угрожающе краснело. Наконец, он подскакивал ко мне и начинал обвинять в какой-то нелепости вроде того, что я не туда поставил кружку. К счастью, припадок быстро проходил. В конце концов, исповедуя зэковское правило, гласившее, что сидеть можно с кем угодно — только чтобы тебе не выковыривали глазки, на его припадки я просто перестал обращать внимание.

В промежутках между припадками мы довольно мирно и по-дружески общались. Я рассказывал ему про политику, Миша — как варить хайку, самый популярный наркотик в криминальной субкультуре советских времен. О героине тогда только писали в газетах, в стране он появится чуть позднее, в разгар афганской войны. Ханку варили из маковых головок, которые тайком собирали на полях, где мак сажали для переработки в медицинских целях.