— То есть по самому факту возражений нет? — хладнокровно переспросила Анастасия после того как я замолчал и посмотрела на Олега, — может быть, вы что-то хотите добавить?

Но тот развёл руками, всем своим видом показывая, что вопросы, конечно, будут, но попозже, и уж точно не такие простодушные.

— Начну с последнего, — кивнул ему она, — кое-кто очень давно, чуть больше пятисот лет назад, в разговоре со своим механиком — его вроде бы Михаилом Веденеевым звали, сказал так: все самолёты одинаковы — фюзеляж, мотор и крылья, и нет между ними большой разницы. На какой тебя, Михаил, самолёт не отучи — летать сможешь. Истребитель, штурмовик, транспортный — всё едино.

— Ну, это вроде бы я сказал, — припомнил последний день той нашей жизни Олег, да и у меня возникло странное чувство узнавания, было у нас что-то такое тогда, точно было, — Мишке, механику нашему говорил. А вы откуда знаете?

Мы переглянулись, и тут его осенило ещё раз, да и я кое-что понял:

— А ну-ка стойте! — он даже подался вперёд, разглядывая невозмутимую Анастасию, — это вы что же, это вы всю жизнь нашу посмотреть успели?

— Не всю, — мне вдруг самому стало не очень приятно, и это уверение Анастасии ничего не изменило, — сцены взросления и интимные моменты пропускала. Но да, посмотрела, если можно так выразиться про несколько недель напряжённейшей работы, а работать я, мальчики, умею, можете мне поверить.

— Зачем? — довольно неприязненным тоном спросил я, — и кто ещё к нашим житиям причастился?

— Причастились планетарный и системный искины, — я уже знал, что эти слова означают, а ещё я знал, что системный искин был, вроде бы, вообще самым главным, — а зачем — так ведь как ещё-то? Чтобы принимать решения, нужно знать предмет и иметь по нему мнение, не так ли?

— Какая честь! — в голосе Олега было столько злобного сарказма, что скривился даже я. — И как, понравилось? Рады, что потрафили вашим сиятельствам! Может, ещё чего показать? Фокус там, песенку спеть — не стесняйтесь, вдруг неясности какие остались?

— Не юродствуйте, — Анастасия до того холодно и уверенно оборвала его, что Олег заткнулся сразу же, без возражений, на лету, а я этому не удивился, потому что чувствовалось за ней право так говорить. — Лишнее это. И ещё хочу напомнить вам, друзья, что вы в какой-то мере мои создания, ведь именно я подняла с грязного пола то, что от вас осталось, именно я слепила из этого ваши тела и восстановила в них жизнь. Именно я впустила вас в наш мир, и поэтому я имею право знать, кто вы и что вы, а недовольство своё поэтому потрудитесь держать при себе.

— И ведь не поспоришь, — после недолгого молчания сконфуженно прокряхтел Олег, да и я опомнился. — М-да… Но всё равно, ангел вы наш, как-то оно не очень приятно, если честно. Это не упрёк, это я вас просто информирую о том, что у меня сейчас на душе. Правду говорю, так сказать. Или вас это тоже не очень интересует?

— Откровенность важна, — кивнула ему Анастасия, — но всё же по-настоящему начистоту говорят между собой только очень близкие люди, да и то довольно редко, обычно уже перед разводом. Откровенность, друг мой, должна быть разумной, разве не так? В деловом разговоре лишней откровенности не место, это глупо и не нужно. Карты на стол — это позиция дурака, к тому же ещё и не владеющего ситуацией, путающего друзей со всеми остальными, что довольно-таки оскорбительно. Я вот, например, тоже многое могла бы вам сказать, могла бы поделиться своими душевными терзаниями, но делать этого не буду, не доросли вы ещё до этого уровня. Понимаете, почему?

— Кремень! — показал мне пальцем на Анастасию Олег и уселся на место, — я ж говорил… Трудно нам с ней будет, Саня, у нас комполка и то душевней был, ну да ладно, может, оно и к лучшему, может, оценим ещё. Так зачем, говорите, вам всё это понадобилось? И жизни наши, и остальное прочее?

— Когда-то давно, — издалека зашла Анастасия и жестом попросила меня налить ей ещё немного портвейна. — Когда я ещё только начинала, скажем так, некоторую свою деятельность, был у меня один помощник. И вот попросила я его выполнить одно моё не слишком простое, но и не слишком сложное задание. Ничего особенного, но нужно было потрудиться, смекалку там по ходу дела проявить, настойчивость и что-нибудь, может быть, ещё. Я его, знаете ли, в этом не ограничивала. Мне нужен был результат, я самонадеянно полагала, что помощника моего уже не нужно водить за ручку, но…

— Обосрался? — довольно фамильярно ляпнул Олег, всё-таки триста грамм портвейна сделали своё дело, — помощник-то? Ой…

Последний возглас относился к нему самому, но Анастасия даже не поморщилась.

— Да, — она неопределённо пошевелила пальцами в воздухе, — как-то так он и поступил. Оправдания меня не интересовали, но выслушать пришлось, причём не только мне, но и всему отделу. Рассказывал он в красках, играл на зрителя, и получил всеобщее сочувствие, молодец. Там была настоящая борьба, в духе северного мужества, если вы понимаете, о чём я, и закончилась она в том же духе, ничего не поделаешь, северное мужество — оно такое, победа там не важна, важна только славная гибель. А по факту — он взял первую же проблему на пути и сознательно раздул её до небес, до открытого конфликта, сделав тем самым всё остальное невозможным, а потом вернулся ко мне.

— Бывают такие сволочи, — портвейн развязал язык и мне, добавив пыла, — ох, как я вас понимаю! И ладно, когда от глупости, а то ведь если от хитрожопости, пристрелить же просто хочется! Ну, или морду набить!

— Это не наш метод, — улыбнулась мне Анастасия, — но пришлось мне, причём ни словом и ни взглядом не дав ему понять, что я чувствовала на самом деле, самой заняться своим же поручением. Помнится, весь следующий день на это убила, но сделала.

— А помощника потом куда? — поинтересовался Олег штрафными санкциями, — вот он удивлялся потом, наверное, когда на обочину вылетел.

— Удивлялся, — кивнула Анастасия, — и всё пытался понять, что происходит, всё приходил и вопросы