«...Вот тогда-то мы и понадобились — старики, женщины и дети, — многие мужчины ушли на фронт, как мой папа, другие работали на производстве, третьи сидели, как отец Ворлена, настоящий, кстати, коммунист-ленинец, бывший сотрудник Наркоминдела, он и сыну дал имя по новым большевистским святцам, которое расшифровывалось как Вождь Октябрьской революции Ленин... Ворлен. Когда родителей Ворлена забрали, мама взяла его к нам, хотя на фабрике ей не советовали это делать, но тут началась война, и мама привела нас обоих — меня, четырнадцатилетнюю, и его, тринадцатилетнего, на свое производство. В этот день мы узнали, что немцы уже под Вязьмой и что оборонные рубежи надо усилить лесными завалами и заграждениями вдоль железнодорожных полотен и автомобильных магистралей, идущих на запад от Москвы.

Мы и без того отдавали все, что могли, чтобы уцелеть, наши глаза, руки, ноги, мозг бесперебойно функционировали в системе, отлаженной нашими родителями-энтузиастами, 7-го октября танковые части противника овладели Гжатском, и тут в общее дело должна была включиться душа, и она это сделала после Вязьмы и Гжатска, общий подъем духа был такой, точно населения в столице вдруг прибыло, рабочих рук стало во много раз больше... Население строило надолбы, баррикады, устанавливало противотанковые ежи, проволочные заграждения, создавало лесные завалы, артиллерийские и пулеметные точки. Стены домов благодаря окнам ТАСС заговорили человеческим языком, отменив да здравствующий лозунг, закрывавший наши с мамой окна, который наконец-то пошел на солдатские обмотки, бухнулся всей своей алой массой под ноги рядового ополченца... Вокруг мастерской художников-агитаторов гремели зенитки, трещал пулемет, но они бесперебойно выбрасывали красочные плакаты с огромными, чтобы их могли разглядеть старики, женщины, дети и слабовидящие, буквами, каждая с противотанковый еж: «ВСТАНЬ, МОСКВА!» — «НА ЗАЩИТУ МОСКВЫ!» — «ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА — ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!» — «ПИОНЕРЫ, ШКОЛЬНИКИ! АКТИВНО УЧАСТВУЙТЕ В СБОРЕ ЛОМА ЧЕРНЫХ И ЦВЕТНЫХ МЕТАЛЛОВ!» — «СОБИРАЙТЕ ТЕПЛЫЕ ВЕЩИ ДЛЯ КРАСНОЙ АРМИИ, ПИОНЕРЫ И ШКОЛЬНИКИ, ЭТИМ ВЫ ПОМОЖЕТЕ БОЙЦАМ ОТСТОЯТЬ ВАШЕ СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО И ВАШЕ БУДУЩЕЕ!» Это было руководство к действию, а не просто намозолившая глаза красная тряпка, застилавшая свет по праздникам в нашей квартире на Зубовском бульваре, БУДЬТЕ просвечивали сквозь кумач на окне Ворлена, а нам, его соседям, досталось слово БДИТЕЛЬНЫ. Теперь же пространство между отдельными буквами сузилось, голый пафос ушел в песок, который должен был покрывать каждый чердак слоем в пять сантиметров, чтобы им можно было засыпать упавшую сверху зажигательную бомбу, каждый подросток в часы ночных дежурств на крышах города обучался приемам тушения падающих с неба зажигалок.

Мать Ларисы устроила их на свою фабрику беловых товаров, где им раз в неделю выдавали талон на пол-литра бульона и талоны УДП — усиленного дополнительного питания, по которым они получали кашу и клей из картофельной муки. Еще им перепадало чуть продуктов от соседки Наталии Гордеевны, которая взялась учить Ларису игре на фортепиано.

Когда в огромном билетном цехе с сорока печатными машинами стрелки часов показывали ровно восемь, все посторонние звуки скашивал визгливый грохот... Ворлен и Лариса садились перед ротационными агрегатами, каждый размером с диван, загружали их краской и вставляли на валики бумагу с серией, буквами, номерами. В рулоне было 10 000 номеров. Когда рулон был готов, вынимали его и снова загружали агрегат, и пока он печатал номера, Ворлен и Лариса садовыми ножницами разрезали широкую полосу рулона на шесть рядов, потом еще на десять, чтобы в кондукторской катушке было 1000 номеров. Через их руки в день проходило 30–40 рулонов. Билеты потом рассылали в разные города: с зеленым ободком — в Среднюю Азию, с синим — на Урал, с черным — оставляли в Москве.

Их разделял узкий проход, но разговаривать из-за шума было невозможно. Номера на барабане вращались с бешеной скоростью, и какая бы ни выпрыгивала цифра, она как будто представляла дни жизни отдельного человека, идущего за меняющимся в барабане номером к последнему дню войны.

Время, которое Ворлен и Лариса проводили на фабрике, сближало их, несмотря на то, что в этом грохоте они не имели возможности обменяться и парой фраз. Но по пути с работы они каждый раз ссорились и приходили домой надутыми. Мать Ларисы шепотом говорила дочери: «Не заводи его, мальчик так много пережил!» — и Лариса невольно поеживалась, видя усмешку Ворлена, который как будто считывал с губ ее матери сочувственный шепот.

Тем не менее когда Лариса садилась за инструмент Наталии Гордеевны, Ворлен усаживался на подоконник и барабанил пальцами на оконном стекле пьесы, которые она разучивала.

Когда являлся сын тети Тали — Валентин Карнаухов, занятия приостанавливались; тот рассказывал об уроках в классе Гольденвейзера, Гедике, Ямпольского, на которых ему приходилось бывать с матерью, о репетиции квартетов, оркестров, органа и хора в консерватории, о нотном магазине на Герцена, куда приходили Юдина, Лемешев, Софроницкий, Шапорин, чтобы познакомиться с новинками... Валентин заканчивал музыкальную школу при консерватории, но музыка на самом деле привлекала его мало, с помощью отцовских друзей-фотографов он постигал тайны фотографического дела...

Криво усмехаясь, Ворлен разыгрывал на оконном стекле брошенный Ларисой пассаж, представляя фразировку мелодии, но краем уха слушал витийствование Валентина, предостерегавшего Ларису против «выразительности», предлагая матери обучать ее по системе Черни, методом накладывания на руки всякой всячины, чтобы фиксировать неподвижность кисти... Самый неприятный враг игры на фортепиано, говорил он, проходясь пальцами от голого Ларисиного предплечья до локтя, это локоть и предплечье... Лариса вытягивалась, бледнела. Все беды от натянутого локтя, который боится отойти от корпуса, тогда как локоть только руль, поворачивающий музыку куда нужно. В десятом такте не надо снимать педаль, здесь две быстро сменяющие друг друга гармонии. Что касается трели, ее надо играть с точным осознанием составляющих звуков... «Это зависит от эпохи, к которой принадлежит композитор», — уточняла Наталия Гордеевна.

Ей очень хотелось, чтобы сын стал музыкантом, но однажды он принес от авиаконструктора Никулина фотографию Сталина, любительский снимок, сделанный без ретуши, и этот снимок человека, изрытого оспой, которого она не сразу узнала, смутил ее, а сын назидательным тоном произнес речь о роли ретуши в истории, сквозь которую, как через педаль, протягиваются сменяющие друг друга образы, сдобренные звуками тамтама... В этом приеме заключен главный принцип человеческого сообщества, принцип комплиментарности, подправляющей природу в нужном для всех нас направлении с осознанием составляющих конструкцию власти величин...

За блокнотом, разбухшим от номеров телефонов, скрыт услужливый осьминог, запускающий щупальца в гнезда квартир и кротовьи норы присутственных мест и вращающий