Шрифт:
Закладка:
В свою же спальню Петя Ниткин заходить отказался наотрез. Покраснел, затем побледнел и выдавил:
– Федя, если ты друг мне… если друг… пожалуйста… не будем заходить…
Пете явно было плохо. И хотя Фёдор сгорал от любопытства, но какой же кадет откажет верному другу, который просит о такой малости?
– Не будем, – согласился он. – А где тогда спать?
– В… в библиотеке. Там два дивана как раз… А у меня в спальне и кровати-то второй нет…
Конечно, приходилось признать, что засыпать в большой уютной библиотеке, полной самых удивительных книг («Кракен» тут тоже нашёлся, между прочим; Петя вновь покраснел и принялся длинно и путано оправдываться, что, мол, это читает тётя Арабелла) – очень даже неплохо. Камин догорал, пришёл слуга Степан, присмотреть за огнём; и Фёдор сам не заметил, как погрузился в дремоту.
Наутро Сергей Владимирович Ковалевский, Петин дядя, самолично повёз их к Военно-медицинской академии, на Большой Сампсониевский проспект Выборгской стороны.
К Илье Андреевичу их пустили не сразу, он всё ещё был довольно слаб.
Но – пустили.
Палата у раненого была хорошей, отдельной, светлой. На вешалке возле кровати вызывающе висела огромная деревянная кобура; правда, «маузер» этот не слишком помог своему хозяину.
Сам Илья Андреевич полулежал на подушках, и вид его Феде совершенно не понравился: щёки ввалились, глаза лихорадочно блестят, под ними глубокие синяки, в общем, как говорится, – «краше в гроб кладут».
– Господа кадеты… – Он улыбнулся слабо, слегка шевельнул рукой. – Спасибо, что пришли, господа. А я вот что-то никак не поправлюсь…
– Поправитесь, Илья Андреевич, Господь милостив. – У Пети Ниткина вдруг получилось почти как у корпусного отца Корнилия.
– Поправлюсь… – криво усмехнулся Положинцев. – Уже бы должен, а всё никак. Крепко ж в меня попало…
– Попало крепко, а вы живы, Илья Андреевич.
– Ладно, Петя… Рассказывайте, друзья мои. Я так понимаю, Фёдор, что господин Ниткин в курсе всех наших дел?
Фёдор кивнул.
– И хорошо, и правильно… Как дела у вашей сестры, Федя?
– Вера снова ходит на их… сборища. Но пока ничего насчёт подземелий. Всё больше про стачки там, про листовки… собираются типографию открыть нелегальную, вот!
– Это важно, – голос Положинцева звучал слабо, едва слышно. – Я надеюсь, она отправила… отношение… куда следует… А эсдеки все, значит, на свободе… так я и думал… кто-то их поддерживает, кто-то прикрывает…
– Прикрывает? – не понял Петя.
– Защищает… от слишком пристального внимания… полиции. После того случая, Фёдор… когда они отстреливались… были погибшие жандармы и городовые… тут высшая мера светит…
– Высшая мера?
– Смертная казнь. – Илья Андреевич вдруг закашлялся. – А они на свободе.
– Но что же тогда делать?
– Вере, Фёдор, придётся влезть в это глубже, дорогой мой… Ох, как же мне это не нравится…
– А может, мы всё придумали, Илья Андреевич? – с надеждой спросил Ниткин. – Может, нам всё показалось?
– Не показалось… Есть, есть там такие, что по тоннелям шарят… незваные гости…
– Да кто ж они такие? – немилосердно допытывался Ниткин, хотя Илье Андреевичу явно было очень трудно говорить.
И тут Федя Солонов решился.
– Мы там были, Илья Андреевич…
– Там… где «там», Федя?
– У… у вас дома, Илья Андреевич.
Петя Ниткин делал страшное лицо и пинал Федину лодыжку, но остановить друга уже не мог.
– В городе Ленинграде. В тысяча девятьсот семьдесят втором году.
Глаза Положинцева широко раскрылись.
– Федя… дорогой… что ты говоришь?..
– Чистую правду, Илья Андреевич, – вмешался Ниткин. – И я там был тоже, и Константин Сергеевич с Ириной Ивановной…
Илья Андреевич беспокойно пошевелился, но непохоже было, чтобы от узнавания.
– Господа кадеты… я… не понимаю вас… наверное, моя рана…
– Вам нет нужды от нас скрываться, Илья Андреевич! – со всей убедительностью, на какую был способен, выдохнул Федя. – В подвале корпуса вы поставили машину для переноса меж временными потоками. Когда в корпус ворвались… эти… ну, инсургенты, – мы, я то есть, Ирина Ивановна, Две Ми… то есть господин подполковник, Петя и ещё Костя Нифонтов, – мы все оказались случайно рядом с той машиной, а она работала. И потом стало темно-темно, а ещё потом…
– А потом мы оказались в Ленинграде, – не утерпев, перебил друга Петя. – Май 1972 года. Вы ведь оттуда, да, Илья Андреевич? Профессора Онуфриева знаете? И господина Никанорова?
У Ильи Андреевича Положинцева изумлённо открылся рот.
– Дети… – прошептал он. – Мальчики… я, должно быть, брежу… Мне всё это чудится…
– Не чудится, – строго сказал Ниткин. – И вы не бредите, господин наставник. Вы пришли к нам оттуда, заняли место учителя физики. Что было нетрудно – я посмотрел чуть-чуть, о-го-го куда наука продвинулась! Испытание помните? Формулу, что я на доске вывел? Увлёкся я, вот ведь какая история… формулу Шрёдингера написал, а её в нашем-то потоке ещё не вывели!.. Вы тогда ещё экзамен свернули быстро и мне «особое мнение» записали…
Илья Андреевич только мелко тряс головой.
– Боже, Боже… или с ума сошли вы оба, или с ума сошёл я… или у меня предсмертный бред… позовите… врача… и священника… не хочу уйти… вот просто так, без исповеди, без причастия…
– Илья Андреевич!..
Но тот уже отворачивался от них, что-то бормотал неразборчивое; на губах пузырилась слюна.
Фёдор спохватился первым, ладонью хлопнул по кнопке электрического звонка.
Вбежала сперва пара – дежурные фельдшер с санитаром, следом подоспел и доктор. Илье Андреевичу быстро сделали какой-то укол, затем ещё один, и он словно забылся, задышал спокойнее; господ же кадет немедля из палаты выставили, безо всяких сантиментов.
Возвращались к Пете Ниткину они на трамвае – сперва по Литейному до Невского, потом, на подошедшей «пятёрке», – мимо Гостиного Двора и Городской Думы до самой Дворцовой. Чуть не проехали, потому что всю дорогу горячо спорили.
Феде казалось, что Илья Андреевич и в самом деле ничего не понял, страшно изумился, и это значит, что он самый обычный человек из их собственного времени, а никакой не «попаданец»; Петя не соглашался, полагая, что их учитель действовал «по инструкции», которая ни при каких обстоятельствах не позволяет ему раскрывать своё истинное происхождение. По мнению Пети, рана и нездоровье служили лишь прикрытием – потому что ну кто же ещё мог построить такую машину в корпусе, кроме как Илья Андреевич?
Аргументы эти были Фёдору давно знакомы, и сейчас он лишь горько жалел, что не спросил у профессора Онуфриева насчёт их учителя физики.
Наконец они оба устали препираться; Петя кашлянул,
