Шрифт:
Закладка:
Солнце падало так, что тень держалась только с левой стороны. Прохладная, густая, карельская. В такой можно замерзнуть, даже когда жарит летнее солнце. Здесь, в тени, расположился бревенчатый дом, черный от времени и непогоды, заброшенный, нежилой. Вот он-то как раз мог бы стать обликом Зла… но почему-то даже это невзрачное мрачноватое строение больше напоминало старого пса, греющегося на солнышке.
Все это Лена отмечала краем сознания, поглощенная странной сюрреалистичной картиной. Посередине поляны, взявшись за руки, десятка три взрослых водили хоровод вокруг трехметрового травяного чучела. И в этом действе не было ничего смешного или глупого. Не детский сад приходил на ум, а старые языческие ритуалы, где каждое движение, каждый шаг были наполнены сокрытым от современного горожанина смыслом. И где-то там, в середине качающихся из стороны в сторону людей, ходили и ее папа с мамой. И где-то там…
…где-то там, связывая живые ладони своими веревочками, танцевала она…
Она умела различать Времена Года. Терпкое Лето, самое лучшее, самое живое Время, когда можно танцевать до упаду, вдыхать запах цветущего луга и слушать пчелиное гудение в ульях. А вечерами – комариный звон, и треск костра, и плеск волны, и аромат печеных клубней, которые Создательница перекидывала с ладони на ладонь, остужая в наползающей с озера стылости. И утопленницы играли, вплетая в мокрые волосы кувшинки, и пели сладкие песни для одиноких путников, и рыскали, роясь в корнях, звери ночные, и тревожно ухал старый леший.
Чуть хуже были Осень и Весна, полные надежд и чаяний, тревог и опасений. Работа забирала Время у игр, превращала веселую, легкую жизнь в рутину, но даже это нравилось ей. Быть с Создательницей, наблюдать, помогать своим присутствием. Черные грядки, сбор урожая, подготовка к суровой седой Зиме. Даже здесь оставалось Время для праздника, для безудержного веселья с кострами и танцами, с веселыми хмельными игрищами, гулом рожков, треньканьем струн и волшебным переливом кантеле.
Зима тоже была ничего. Треск огня в печи, аромат сытного варева из обожженного, черного от копоти котелка, вынимаемого ухватом. Теплый огонек лучины, играющий тенями на бревенчатых стенах. Животный запах кожуха, которым укрывалась Создательница. Но Зима ни на миг не давала забыть о том, что она суть Смерть. Смерть, стоящая на пороге, склонившись у низкой притолоки, провалами пустых глазниц обозревающая маленькую клеть лесной избы.
Смерть решилась прийти Зимой. Отбросила робость, вошла по-хозяйски, расположилась за столом. Незримая. Вечная. Непобедимая. Села, сложив костлявые руки на оструганных досках. И пусть Создательница и Большой Старший, с грубыми руками и грубым голосом, не ведали о ней, Смерть уже была здесь хозяйкой. Единственной, согласно законам от Сотворения мира.
Сперва изменилась Создательница. Смерть коснулась ее костлявой дланью, мягко погладила пшеничные косы. И в мир Куклы вошли новые слова – «кашель», «озноб», «жар», «Лихорадка», «Болезнь». Эти призрачные сущности окружали Создательницу, окутывали ее липким коконом немощи, стискивали кости ломотой, топили свежее дыхание в зловонной трясине.
Беспомощная кукла сопротивлялась как умела, обнимая Создательницу мягкими веревочными руками. Шепотом напевала по ночам немые песни, гладила немытые безжизненные волосы. Когда все спали, она ярилась и топала ногами, прогоняя Смерть, но та лишь устало усмехалась безгубым ртом и правила стертым оселком тонкое сточенное лезвие косы. Зимой. Правила лезвие косы.
«Вж-ж-жих-вж-ж-жих, – говорила коса. – Вж-ж-жих-вж-ж-жих».
Готовься.
Хотя к этому подготовиться невозможно, готовься.
Будь готова, маленькая, мягкая, бесполезная, любящая всем сердцем Кукла.
Готовься.
И Время вышло.
Вышло во двор, собрав небольшой узелок, а может, и вовсе без оного. Оставила нараспашку дверь и побрело куда глядят глаза, так похожие на пустые глазницы черепа той, что восседала во главе стола.
А вместе с ним вышел Большой Старший, неся на руках уснувшую на веки Создательницу. Невесомую, сухую как береста и такую же желтую. Он шел в Зиму, в блестящий на солнце снег, уже начинающий сереть под напором просыпающейся Весны. Шел и не утирал слез, стекающих по твердому, словно из дерева вырезанному лицу.
Он вышел и не вернулся, унося на руках Создательницу.
Вышло Время, понурое, бесконечное.
Вышла Смерть, отряхнув некогда белый саван тонкими птичьими руками.
Осталась только Кукла.
Одна-одинешенька.
– Мама! – вскрикнула Лена, заметив в колесе хоровода знакомую светлую косу.
Вскрикнула – и тут же закрыла ладонью рот. Не таким голосом обещают «Я спасу тебя!». Так кричит ребенок, напуганный и жалкий, в надежде, что «мама услышит, и мама придет». И мама его непременно найдет, да. Своих маму и папу они нашли сами. Вот только что делать дальше, похоже, не понимал никто.
Их увидели. Конечно, их увидели заранее. Возможно, поджидали с самого начала, иначе откуда взялся Белый? Позабытые, увечные, использованные и выброшенные, игрушки брали пришельцев в полукольцо, отсекая пляшущих в хороводе взрослых. Полтора десятка странных, диковинных созданий, у которых не было общих черт, кроме одной – когда-то каждым из них играли дети.
Здесь был антропоморфный ящер, в равной степени похожий на человека и на крокодила. Сейчас он ничем не напоминал лучшего друга Чебурашки. Хищная пасть полнилась растущими вразнобой зубами, на перепончатых пальцах темнели заскорузлые слоистые когти.
Прихрамывая на деревянную ногу, ковылял бородатый пират с черной повязкой на глазу. Маленький, Ярику чуть выше пояса. Зато с короткой абордажной саблей в кулаке и кремниевыми пистолетами за поясом. Должно быть, в обычном мире он был пластиковым солдатиком.
Сминая колесами траву, подбирался автомобиль с отломанной дверью и треснутым лобовым стеклом. Небольшой, размером под стать пирату, с виду совершенно безопасный. Если не замечать проржавелого оскала радиаторной решетки.
Цепляясь за траву крючковатыми когтями, лез спрут, голова его напоминала раздутый кожаный мешок.
Пригнувшись, готовый к прыжку, крался серый волк с длинными как ножи клыками.
Вышагивала стройная, похожая на злую волшебницу куколка – из тех, что слишком недолго были популярны.
И где-то среди них, вспыхивая в языках адского пламени, появлялся и исчезал воин в фэнтезийном костюме ниндзя.
Лена не успевала разглядеть их всех. Лица и морды, увечья и раны, нанесенные жестокими детьми, сливались в одно большое, круглое тряпичное лицо с деревянными пуговицами глаз и стежками суровой нитки на месте рта, путались в пакле рыжих волос. Со змеиной грацией оплетали веревками рук. Слишком много ненавидящих глаз и острых зубов для четверых усталых, изможденных детей. Один-единственный Белый едва не закончил их крестовый поход в двух шагах от цели. Им не справиться, поняла Лена. Ни за что не справиться одним.
