Как только минное поле Миранды успешно пройдено, детектив должен поставить подозреваемого в известность, что в его виновности нет сомнений и что ее легко могут доказать существующими уликами. Затем он должен предложить Выход.

И это тоже спектакль, здесь тоже требуется опытный актер. Если свидетель или подозреваемый агрессивны, ломаешь их еще большей агрессивностью. Если боятся, предлагаешь им покой и утешение. Когда он слаб, ты силен. Когда ему нужен друг, ты шутишь и угощаешь газировкой. Если он уверен, ты еще увереннее, заявляешь, что не сомневаешься в его виновности и интересуешься только парой отдельных деталей преступления. А если он дерзит, если не хочет участвовать в допросе, тогда запугиваешь, угрожаешь, заставляешь поверить, что, только порадовав тебя, он может уберечь свою задницу от Балтиморской городской тюрьмы.

Убей свою женщину – и хороший детектив едва не с настоящими слезами на глазах возьмет тебя за плечо и скажет, что понимает, как ты ее любил, ведь иначе бы тебе не было так трудно об этом рассказывать. Забей насмерть ребенка – и детектив в допросной тебя приобнимет, скажет, что сам все время порет детей, ты же не виноват, что твой вдруг взял да помер. Пристрели друга из-за покера – и тот же детектив солжет тебе о покойнике, скажет, что жертва находится в стабильном состоянии в больнице Хопкинса и, скорее всего, не станет выдвигать обвинения, а если и выдвинет, то можно не опасаться ничего страшнее нападения с намерением совершить убийство. Убей человека на пару с сообщником – и детектив проведет соучастника мимо открытой двери твоей допросной, а потом скажет, что твой кореш уже едет домой, потому что в показаниях назвал убийцей тебя. А если тот же детектив считает, что с тобой можно блефовать, он скажет, что на оружии есть твои отпечатки, или что двое очевидцев при опознании показали именно на твою фотографию, или что жертва на последнем издыхании заклеймила тебя.

Все это законно по уличному закону. В суде такое называют обоснованным обманом. В конце концов, что может быть обоснованнее, чем обмануть того, кто отнял человеческую жизнь, а теперь нагло лжет об этом?

Иногда обман заходит слишком далеко – по крайней мере, так кажется незнакомым с процедурой. Не так давно начальство полиции Детройта публично высекло нескольких детективов-ветеранов за применение офисного ксерокса в качестве полиграфа. Судя по всему, иногда детективы, услышав заявления сомнительной правдоподобности, шли в ксероксную и загружали в лоток три страницы.

На первой было написано «Правда».

На второй было написано «Правда».

На третьей было написано «Ложь».

Затем заводили подозреваемого и просили положить руку на ксерокс. Детективы спрашивали его имя, слушали ответ и нажимали кнопку печати.

Правда.

А где проживаешь?

Снова правда.

И это ты убил Джонни, пристрелив его, как пса, в квартале 1200 по Северной Дюрэм-стрит?

Ложь. Ах ты лживая скотина.

В Балтиморе детективы читали газетные статьи о детройтском скандале и не понимали, из-за чего сыр-бор. Принтер-полиграф – старый приемчик; к нему уже не раз прибегали в ксероксной на шестом этаже. Джин Константин, ветеран из стэнтоновской смены, однажды провел с одним шутом гороховым самый обычный тест на координацию для пьяных водителей («Следи за пальцем, но не двигай головой… Теперь постой на одной ноге»), а затем громко заявил, что результат говорит об очевидной лжи.

– Не прошел, – сказал Константин. – Значит, ты врешь.

Поверив, подозреваемый сознался.

Вариации на эту тему ограничены только воображением детектива и его способностью поддерживать обман. Но любой блеф сопровождается соответствующим риском, и детектив, говорящий подозреваемому, что тот заляпал отпечатками все место преступления, останется ни с чем, если тот знает, что орудовал в перчатках. Мошенничество в допросной зависит от материала – или бестолковости подозреваемого, – и если детектив недооценит жертву или переоценит собственные знания о преступлении, он лишится авторитета. Как только он заявит то, в чем сам подозреваемый узнает обман, иллюзия развеивается, и уже следователь предстанет лжецом.

Только когда подводит весь репертуар, детектив прибегает к гневу. Это может быть как вспышка длиной в одну-две тщательно подобранных фразы, так и продолжительная истерика с хлопаньем металлической дверью или швырянием стульями, а то и монолог из мелодрамы «хороший полицейский, плохой полицейский» – хотя этот приемчик с годами потерял эффективность. В идеале крик должен быть одновременно и громким, чтобы намекнуть на угрозу насилием, и тихим, чтобы не скомпрометировать показания:

Скажите суду, почему вам было страшно. Детектив вас бил? Хотел ударить? Угрожал ударить?

Нет, просто очень громко треснул кулаком по столу.

Ну вы подумайте только. Кулаком по столу. Ходатайство отклонено.

А вот уж чего в этот век просвещения ни один детектив делать не станет, так это бить подозреваемого – по крайней мере, не ради показаний. Подозреваемый, который сам замахивается на детектива, беснуется и пинает мебель, отбивается от наручников, напросится на такой же всесторонний мордобой, как и на улице, но конкретно в арсенал допроса нападение не входит. В Балтиморе – так уже пятнадцать лет.

Если просто, то насилие не стоит риска – не только риска, что позже показания не примут в суде, но и риска для карьеры и пенсии самого детектива. Совсем другое дело, если жертва – полицейский или родственник полицейского. В таком случае хороший детектив предвосхищает обязательные обвинения, сфотографировав подозреваемого после допроса, чтобы показать отсутствие увечий и доказать, что травмы, полученные до приезда подозреваемого в городскую тюрьму, никак не связаны с тем, что творилось в отделе убийств.

Но это случаи редкие, а в большинстве убийств детективу нечего принимать близко к сердцу. Он не знает покойного, впервые видит подозреваемого и не живет рядом с улицей, на которой произошло преступление. Если взглянуть с этой точки зрения, то какой слуга закона в здравом уме поставит под удар всю карьеру, только чтобы доказать, что в ночь 7 марта 1988 года в каком-то богом забытом закоулке Западного Балтимора барыга Вонючка пристрелил торчка Зассанца из-за долга в 35 долларов?

И все же присяжные в окружных судах часто предпочитают представлять себе мрачные застенки, свет в глаза и удары по почкам, не оставляющие следов. Однажды балтиморский детектив проиграл дело, когда подсудимый заявил, что признание из него вырвали два детектива, избив телефонным справочником. Детектив по закону был изолирован от заседания и не слышал этих показаний, но, когда он вышел за кафедру, адвокат спросил его, какие предметы находились в комнате во время допроса.

– Стол. Стулья. Бумага. Пепельница.

– А в комнате был телефонный справочник?