Шрифт:
Закладка:
Лет с пяти примерно помнит деревню свою Тимофей Гаврилович. Давняя деревня. Когда она образовалась, как — никто из жителей не держал в памяти историю ее. Спрашивал Тимофей Гаврилович у отца, спрашивал у деда, ничего они ему путного не сказали: не знали. С дедом он частенько разговоры об этом затевал.
— Всегда была, — усмехался дед, — как человек появился на земле, так и деревни появляться стали. Где ж ему еще, человеку, жить, только в деревнях. Я когда приехал на Шегарку, она уже была, деревня наша. Небольшая, правда, дворов до тридцати. Да ведь лесные деревни, почитай, все такие. Не степные, простору маловато.
Дед приехал на Шегарку из Калужской губернии, на вольные земли. Земля здесь была действительно вольная, да пахотной было мало, лоскутки — не поля, не размахнешься. Расчищать надо было полянки лесные, корчуя кустарник, деревья. Расширять, а уж потом пахать-сеять. Тайга. Болота. Много озер. Шегарка, начинаясь в болотах, текла к Оби. Далеко-о от истока до устья. И до города далеко.
Дорога к городу есть, да ненадежная в зиму, в пору метелей. Еще ненадежней весной, в разливы, и осенью, в такие вот дожди. Но в город мало кто тогда ездил, как и из города. Торговые люди разве, но те по погоде. Зимой санный путь, летом тележный.
Пахать-сеять дед Тимофея Гавриловича не захотел, промышлял охотой. Зверь и птица были всюду, выйди за околицу зимой — по таловым кустам увидишь куропаток. Огород был, как и у всякого, на земле живущего, скот еще держали. Хлеб же либо покупали, либо выменивали на дичь, рыбу. Рыбы в озерах полно: карасевые озера лежали среди болот, щучьи. Да и в Шегарке было ее достаточно: с Оби заходила в половодье своя, шегарская, выросшая по омутам-заводям. От деда к отцу передалась любовь к тайге, к воде. Ружье, лыжи, снасти. Избушка на озерах. От отца — к Тимофею Гавриловичу. Но Тимофей Гаврилович не был таким уже заядлым охотником и рыболовом, как отец и дед. Вернее, был в душе, но время уже наступило другое, надобно было работать в колхозе. Парнишкой пропадал в тайге, на озерах. А как подрос — другие заботы. Он до двадцать девятого года мог распоряжаться днем своим. До поры, как колхоз образовался. В колхоз вступил — спать некогда, вставай, в контору спеши, узнать, куда на работу. А работа в колхозе затяжная — от темна до темна. Не до охоты мужику, не до озер…
Ну вот, двадцать девятый год, значит. Колхоз, все общее. Тимофею Гавриловичу в ту пору тринадцать лет было, хорошо помнит. Колхоз… колхоз… А что это такое — никто не видел, никто не слышал. С чего начинать, не знают. Председателя выбрали, Никишина, из своих жителей. И он в растерянности большой, в смущении, оглядывается, спросить не у кого. В соседних деревнях то же самое. Одно понятно: работать надо. Ну, пошли. Эти возле стад, другие в поля. Стали поля те готовить — раздвигать до возможных пределов. Кустарник вырубали, деревья валили, ствол на дрова, сучья в костер. Пни вырывали, жгли, ямы заравнивали, кочки срезали. И все руками. Поляны лесные — в ладонь, выбирали самые большие под пашни, остальные под сенокос, а уж пастьба — краем леса, краем болот.
Пахать выезжать, а не на чем. Запряжных коней несколько пар всего, мало кто держал коней в индивидуальном хозяйстве. Быков несколько пар всего, но поболее, чем коней. На них и работали. Позже дали два трактора: один газогенераторный, на сухих березовых чурочках работал, второй колесный, на горючем. Колесником прозвали его. На курсы трактористов перед этим посылали парней.
Десять лет, считай, на раскачку ушло, на подготовку. Ошибались да исправлялись, падали да подымались. К концу сорокового мало-мальски уразумели все, что же это такое — колхоз, как жить в нем, как работать. Не забогатели, но и не развалились, как оно ожидалось споначалу. Ума прибавилось, опыта. Обвыклись в новом положении своем, казавшемся диким в первые-то дни колхозные. В первые дни столько было недоразумений, ссор всяких, обид, стычек, что только успевай Никишин разбирайся. А он ничего, молодец! Не крикнул ни разу ни на кого, ни тогда, ни после, не помнит такого Тимофей Гаврилович. Главное — что все сразу приняли его как руководителя, как председателя, встали под руку. И — слушались. А он, Никишин, чувствовалось, сам опасался, начиная в двадцать девятом, что слушаться не станут. Не станут — и все, что тогда? Любой бы на его месте засомневался. Он и соглашался с трудом на председательство, но уговорили деревней. Поруководи сколь сможешь. Не получится — другого попросим. А он двадцать пять лет отпредседательствовал, Никишин. Другого такого на Шегарке не было.
К сороковому году хозяйство оформилось окончательно, таким оно и через войну прошло, и через послевоенные годы, до совхоза самого, считай. Тракторов не добавилось, сеялок же, плугов, борон было достаточно. Лошади тянули, быки тянули их. Стадо коров, стадо овец, телята. Свиней развели, кур. И люди уже знали свои рабочие места: этот конюх, этот овец пасет, этот на сенокосилке, этот на общих работах. Женщины возле коров, телят, женщины в полях непременно — в сенокос, в жатву. На свинарнике трое.
Ничего вроде. Колхоз. Сказать, чтоб все ладно и с лишком — нельзя. Сказать, что плохо совсем, из рук валится, — тоже нельзя. Среднее хозяйство. Оно, быть может, скоро стало бы и совсем крепким хозяйством, наверняка стало бы лет через пять, а тут война. Сорок первый, весна. Вспахали, посеяли. Праздник был колхозный после посевной: пиво варили, столы расставляли на поляне подле конторы. Ждали сенокоса, трав добрых. В сенокос война началась, косить бабам пришлось, старикам, подросткам.
Ушел Тимофей Гаврилович, оставил семью, оставил родителей. Ушли другие мужики. Много ушло. Никишин остался с бабами да еще несколько человек — кузнец, бригадир. Те, кто по болезни либо по возрасту не подлежали призыву. Это сорок первый год, первый призыв. А потом в сорок втором будут призывать, и в сорок третьем, и в сорок четвертом. И все на войну. И только осенний, сорок пятого, на службу просто. Но до него — ох как далеконько-о-о!..
В сорок четвертом, поздней, на переломе к зиме, осенью вернулся Тимофей Гаврилович в родную деревню. Мужиков нет, парней нет. Старики, что в живых еще оставались, на печах лежат обессиленные,
