— Именно?

— Сейчас расскажу. Но сперва условимся горизонтальные строки называть просто строками, а вертикальные — столбцами. И те и другие, как видите, перенумерованы начиная с нуля. А теперь обратите внимание, что каждое число в строке равно сумме чисел предыдущей — от единицы по число, стоящее над тем, которое мы рассматриваем. Вот хотя бы число 35 в третьей строке; оно равно сумме чисел, стоящих во второй; 1 + 3 + 6 + 10 + 15. Тем же свойством обладают и числа в столбцах. Еще одно свойство: числа, находящиеся на наклонных линиях — я обозначил их пунктиром, — расположены симметрично: 1, 2, 1;  1, 3, 3, 1;  1, 4, 6, 4, 1 и так далее. И еще одно: сумма чисел, расположенных на каждой наклонной линии, равна двойке в степени порядкового номера столбца иди строки. Например, в четвертом наклонном ряду 1 + 4 + 6 + 4 + 1 = 16. А это и есть два в четвертой степени… Впрочем, стоит ли утомлять вас перечислением всех свойств? Вы их найдете в письме, которое я недавно отправил в Тулузу.

— Какое совпадение! — гудит Ферма. — Вы мне, а я вам.

— Да ну! — изумляется Паскаль. — Интересно, что сказал бы об этом Марк Аврелий… И все же упомяну еще одно — весьма важное — свойство моего арифметического треугольника: строки и столбцы с одинаковыми номерами неизменно совпадают. Например, столбец номер два и строка номер два представляют собой один и тот же числовой ряд: 1, 3, 6, 10, 15, 21, 28, 36… Легко понять, что это числа треугольные, в то время как следующая строка — ряд пирамидальных. Отсюда, естественно, следует, что каждое из них есть какое-либо число сочетаний. Но самое интересное, что одним из чисел сочетаний являются и все остальные числа этого треугольника. — Паскаль выдерживает эффектную паузу. — Что же касается числа сочетаний, то я вычисляю его почти тем же способом, что и вы.

Ферма потрясен. Выходит, оба они не только пришли к одному и тому же открытию не сговариваясь, но и одновременно отправили друг другу письма с подробным его описанием. Кто после этого станет сомневаться, что истина везде одна — и в Париже и в Тулузе?!

Он наполняет бокалы золотистой шипучкой.

— За великий треугольник Паскаля!

Судя по всему, сейчас последует ответный тост. Но услышать его филоматикам не приходится: об этом позаботился Асмодей.

В доме на углу улицы Фомы

— Ну вот, — торжествует Мате, — а вы говорите — полное обращение! Насколько я понимаю, янсенизмом тут и не пахнет.

— Должен вас разочаровать, мсье. То, что вы видели сейчас, относится к более раннему времени, чем разговор в салоне Севинье. Просто временной бросок в прошлое был таким незначительным, что вы его не заметили.

Мате искренне огорчен. Значит, обращение к янсенизму и отъезд в Пор-Рояль — все это впереди. А он-то надеялся…

— Не знаю, на что надеялись вы, — перебивает Фило, — зато я надеялся на автограф Мольера. О нем же пока ни слуха ни духа.

— Безобразие. Чистое безобразие, — возмущается Асмодей, будто и не он всему причиной. — Пора положить конец этой вопиющей неспра-вед-ли-во-сти. Приготовьтесь, мсье! Мы отправляемся к Мольеру.

От неожиданности у Фило перехватывает дыхание.

— Вы это серьезно? — шепчет он, обезголосев. — Стало быть, я сейчас… увижу… Асмодей! Милый, дорогой Асмодей! Как мне благодарить вас?

Но бес не слышит: он уже включил межвременную скорость, с тем чтобы забежать вперед на десятилетие и через мгновение снова оказаться над известной филоматикам Королевской площадью. Здесь он пикирует на крышу углового дома на улице Фомы и торжественно объявляет:

— Квартира члена корпорации парижских обойщиков Жана Батиста Покле́на.

Мате сбит с толку. На что им обойщик? Никто из них, кажется, не собирается чинить мягкую мебель. К счастью, ему удается вспомнить, что сын королевского обойщика Жан Батист Покле́н, собственно, и есть Мольер, великий французский комедиограф и комик. Тот, что написал «Проделки Скапе́на» и еще, кажется, «Скупого»…

— И это все, что вы знаете из сочинений Мольера?! — горестно изумляется Фило. — А «Мещанин во дворянстве»? А «Мнимый больной»? «Смешные жеманницы»? «Дон Жуа́н»? «Мизантроп»? «Жорж Данде́н»? «Тартю́ф», наконец…

— Тише, мсье, — испуганно шикает Асмодей. — Умоляю, не называйте этого имени. Мэтр Мольер работает над «Тартюфом» уже два года, и пока что замысел его известен весьма и весьма немногим. В том числе мне.

— Роетесь в чужих рукописях, — уличает Мате. — Шпионите, значит.

— О мсье! Кома́н пувэ́ ву… Как вы можете? Я бес не БЕСпринципный! В кабинет мсье Мольера проникаю исключительно с целью пополнить образование. Ах, это человек таких многогранных познаний! Да что там, сейчас сами увидите…

— Собираетесь ввести нас в дом? — с надеждой спрашивает Фило.

— Всенепременно, мсье. Как только директор театральной труппы, которая вот-вот станет именоваться труппой его величества, отбудет в Версаль.

На лице у Фило мрачное разочарование. Неужто его привезли сюда, чтобы показать дом? Но Асмодей справедливо замечает, что дом может сказать о хозяине ничуть не меньше его самого́.

В это время изнутри доносится чертыханье. Крыша исчезает, и филоматики видят человека в дорожном плаще, торопливо спускающегося по винтовой лестнице.

— Провансаль! — кричит он что есть сил. — Прованса-а-аль! Нет, этот проклятый соня сведет меня в могилу…

Тут вырастает перед ним нечто нечесаное и заплывшее — этакая помесь наглости, плутовства и флегмы злодейской.

— Что вы кричите, господин директор? Не глухой, слышу…

— Наконец-то! — накидывается на слугу Мольер. — Опять пропадал?

— Пропадал, господин директор.

— А если по твоей милости запоздает начало представления?

— Тогда пропали и вы, господин директор.

— Мошенник! — ворчит Мольер, заметно добрея. — Играешь на моей слабости к твоему остроумию… Доиграешься. Вот выведу тебя в какой-нибудь комедии.

— И заработаете на мне кучу денег, господин директор…

— Которые ты будешь вытягивать у меня из кармана…

Провансаль усмехается. Должен же он получить свою долю!

— Ну, хватит болтать! — обрывает его Мольер. — Мадам готова?

— Уже внизу, господин директор.

— Сундуки с