С высоты трапа Скачков видел, что тренера ведут под руки сам Рытвин и деятельный Ронькин, а перед ними, пятясь в перебегая, суетятся фотографы. Начальник дороги ради случая был в форменном кителе с золотыми шевронами на рукавах. Ронькин, заполошно рея венчиком волос над голым теменем, походил на переводчика при нем: он вслух передавал все, что ему вполголоса бросал торжественный, как монумент, Рытвин.

— Поднимите! — крикнул кто-то из фотографов. Иван Степанович остановился и обеими руками поднял кубок.

Брагин подтолкнул Скачкова:

— Загремел теперь «Локомотив»! Смотри, что делается… Эге, а вон и мои! А тебя встречают, нет?

— Должны бы… — всматриваясь, проговорил Скачков.

Толпу встречающих понемногу размывало, и он увидел Клавдию с четою Звонаревых. Все трое нетерпеливо махали руками.

— Геш… — закричала Клавдия, бросаясь ему на шею, — ну что ты самый распоследний? Ждем, ждем… А, почему не ты был с кубком? Что-нибудь случилось?

— Какая разница? — пробормотал Скачков, здороваясь со Звонаревыми. Вадим румяный, снисходительный, поигрывал ключом от машины.

Мимо в обнимку с рослой девушкой с распущенными волосами прошел великолепный Владик Серебряков. Он что-то говорил ей на ухо, девушка прятала лицо в букет цветов. С тяжелой сумкой протащился маленький незаметный Мухин с забинтованной головой. Его никто никогда не встречал. Не хватало Маркина — вот кого всегда встречали! Маркин остался в Вене, в госпитале. В Москве, в аэропорту Шереметьево, команда встретилась с женой Маркина, она летела к мужу.

— А где Маришка? — спросил Скачков. — Не захватили?

— Геш, — щебетала Клавдия, и зрачки ее таяли, расплывались, — ты не поверишь: мы здесь уже часа полтора. Правда, правда! Бутылку шампанского раздавили. Голова-а… ужас! Я еле на ногах стою.

Она повисла на его руке.

Звонарев ключом отпер машину.

— Город сегодня с ума сошел. В аэропорт не проехать. Если бы заранее не выехали — все. Не попасть бы тебе, Геш, в объятия родных и знакомых.

Рядом со звонаревской машиной стояла и дожидалась хозяина новенькая «Волга» с ужасной вмятиной на блистающем крыле — краска от удара осыпалась, тусклое железо провалилось внутрь. Уродливая вмятина невольно бросалась в глаза, словно вульгарный синяк на интеллигентной физиономии.

— Узнаешь? — мигнул Звонарев. — Да Комов же. Его скороходка.

И точно — за ветровым стеклом покалеченной машины Скачков узнал забавного чертика, подвешенного на ниточке. Таких чертиков ребята покупали в прошлом году в Западной Германии.

— Кто это его поцеловал так?

Звонарев растянулся на капоте, вытирая тряпкой ветровое стекло.

— Он сам кого хочешь поцелует. Не просыхает же… А вон и сам, красавец. Спроси.

Комов шагал через площадь в обнимку с Суховым, притискивал его к себе и говорил, говорил, заглядывал в лицо. В другой руке он нес большую суховскую сумку. Рядом с приятелями семенили на каблучках две крепенькие, как яблочки, девчушки в обрезанных юбчонках. Комов, как разглядел Скачков, был сильно навеселе: красный, распаренный, как после бани. Значит, он все еще здесь, никуда не уехал. Да и куда ему ехать? Высшая лига для него кончилась — на этом этаже он больше не жилец, а этажом ниже, во вторую лигу, переход закрыт намертво. Ах, Кома, Кома, сам заварил кашу, винить некого…

Федор увидел Скачкова неожиданно и слишком близко — растерялся.

— А мы… вот… — проговорил он и глуповато ухмыльнулся.

Зато Комов повел себя деятельно, по-хозяйски. Отперев машину, он загнал в нее девчушек, затем ударил Сухова по плечу.

— Нечего. Едем.

Звонареву он еле кивнул, а на Скачкова посмотрел, как на прозрачное стекло.

— Ты что-нибудь понял? — расхохотался Звонарев. — Плюнь, Геш, с высокого дерева. Подумаешь — Джалма Сантос, король защиты!

— Я же еще и виноват оказался, — растерянно пробормотал Скачков. — Но он, вроде, уезжать куда-то собирался?

Обтирая тряпкой руки, Звонарев презрительно фыркнул:

— Кому он нужен? Алкаш. Родиону Васильевичу нагрубил… Пока что в заводской команде ошивается. Да и то… Ну, едем, что ли?

Пока рассаживались, подошел Иван Степанович, заглянул в машину.

— Геш, завтра на автобус, не забудь. Тренировка в одиннадцать.

Дожидаясь, когда можно тронуться, Звонарев переглянулся со Скачковым в зеркальце.

— Вот сухарь, а, Геш? Не успели приехать и — в одиннадцать… Родион Васильевич его видеть не может. Да теперь чего уж — кубок привезли.

Он вывел машину на шоссе и пристроился в общий поток. Справа, отчаянно сигналя, пронеслась черная «Волга», на заднем сиденье мелькнуло лицо Серебрякова. Поравнялся «Москвич» Брагина и некоторое время, стреляя камешками в днище, шел рядом. Звонарев поднажал и обогнать себя не дал. Подбритая шея его покраснела от старания. В зеркальце Скачков увидел его азартное лицо с прикушенной губой — лихач, обгона не переносит.

Заняв все полотно дороги, беспорядочный кортеж автомобилей катился в город.

— Встречают, как бразильцев! — крикнул Звонарев, отыскав в зеркальце глаза Скачкова. — Тех, говорят, на пожарных машинах везли.

Из года в год Звонарев выписывал множество спортивных изданий и знал о спорте почти все. Валерия сидела рядом с ним вполоборота, часто поправляла растрепанную ветром прядь волос и курила папиросу, осторожно касаясь мундштука губами.

— Кто это Владьку встречал? — вполголоса поинтересовалась она у Клавдии. — Не обратила внимания?

Ответил ей Звонарев:

— А что — кадр ничего! Манекенщица.

Покачиваясь на упругом сиденье, Скачков положил себе на ладонь руку Клавдии, потрогал каждый палец.

— Маришка как, здорова? — спросил он, чтобы его не слышали впереди.

— Геш, — воскликнула Клавдия, отнимая руку, — можно подумать, что ты уезжал на целый год! Ничего с твоей Маришкой не сделается. Успокойся, пожалуйста!

Скачков едва не выругался. Он совсем забыл, что при посторонних, особенно при Звонаревых, Клавдия старательно выдерживает тон своей компании. Там полагалось быть насмешливым, ироничным, постоянно возбужденным — потуги на подражание чему-то прочитанному, виденному, а верней всего, подсмотренному.

Обернулась Валерия, насмешливо скользнула по смущенному лицу Скачкова и одобрительно мигнула Клавдии. Старшая подруга и наставница. При ней Клавдия вела себя, как ученица, подающая надежды, благодаря ей у Клавдии вдруг прорезался бешеный аппетит к радостям и удовольствиям жизни… Интересно, знает ли сама Валерия, что муж ей изменяет? Однажды он спросил об этом Клавдию, она, прежде чем ответить, не сразу справилась с заминкой.

— Господи, Геш, не лезь ты в чужие дела. Они живут, они довольны, и достаточно. Но что это с тобой? Ты стал интересоваться такими вещами. Стареешь, да?

Тогда он покраснел и не нашелся, что ответить. Сейчас он вдруг подумал: ну хорошо, а она ему… тоже? Это было бы неприятно, потому что каким-то краем непременно касалось бы Клавдии.

— К маме, конечно, не сходила? — сердито буркнул он.

— Она у нас была. Позавчера… или вчера? Вадим, когда мы в театр чуть не опоздали?