Из клиники выходим молча и так же молча ждем такси.

— Ты злишься? — тихо спрашивает Яр, вроде стоя всего лишь в полушаге за моей спиной, но сейчас и это ничтожное расстояние кажется мне бесконечной пропастью.

— Ты смеешься? — я бы хотела ответить ему в тон, но страх высосал из меня все эмоции. — На что, по-твоему, я злюсь?

Яр морщится так, будто у него свело болью всю челюсть сразу.

— Деньги… — кратко поясняет он, не сводя с меня пристального взгляда, — ты ведь терпеть не можешь одолжений, а уж когда их делаю я...

Да. Я должна быть самостоятельной и независимой. Я не должна ставить себя в уязвимое положение, хоть перед кем-либо.

— Я тебе их верну, — ровно произношу я, останавливаясь взглядом на крепкой жилистой шее Ветрова, — или, если хочешь, можем договориться, и эта сумма пойдет в зачет твоих алиментов…

— Не смей, — он делает маленький шажок, но это плавное движение кажется мне тигриным прыжком, приговаривающим меня к жаркой и в то же время жесткой хватке.

Сама виновата, сама позволила ему оказаться рядом в такой сложный час.

Когда не хочется сопротивляться его пальцам на моем подбородке, не хочется кусать его губы даже назло, а хочется…

Держаться за его плечи, потому что никакой другой опоры у меня сейчас просто нет.

Отражаться в его глазах как в темном, бездонном зеркале, и не хотеть, чтобы в нем отражался хоть кто-то еще...

Растворяться в его губах, желать остаться на них только соленой морской пеной. И въесться в них, на веки вечные!

Нет, мне не становится не так страшно, просто в эту секунду он будто обезболивает разрывающуюся от тревоги часть моей души.

— Не смей ничего мне возвращать, слышишь? — яростно шипит Яр, когда он наконец соизволяет разрешить мне хоть пару глотков воздуха. — Я не могу вернуть тебе того, что отнял. И беру куда больше, чем заслуживаю. Еще не хватало, чтобы ты мне за это приплачивала.

Мне хочется попросить его, чтоб он меня ущипнул. Просто потому что он кажется таким убедительным, таким искренним… Нет, я знаю, он прекрасно владеет своими эмоциями и многое может сыграть, но… Но если он играет сейчас, то он просто не способен быть настоящим. А в это мне почему-то не получается верить.

Почему я это слушаю? Почему я об этом думаю?

Я не могу этого допустить снова. Не могу.

Но… кажется, уже допустила.

Такси подъезжает тихо и вероломно, мешая мне умирать, глядя в глаза Ветрова. Вот как всегда, то двадцать минут их жди, то за две минуты подали...

Мы разбегаемся с ним, будто преступники, спохватившиеся, что стоять в трех шагах от места совершенного убийства — не лучшая из идей. Вот только забившись в самый дальний угол, я понимаю — мне паршиво. Мне паршиво и холодно, потому что моя анестезия — она вон там, на переднем сидении, на расстоянии руки, но я все равно не могу уткнуться в обтянутое толстым фетром пальто плечо, и моя тревога будто роится вокруг меня тысячей ледяных пчел и гудит…

— Яр… — он не оборачивается, не вздрагивает, не косится на меня удивленно. Просто, будто ждал этого моего оклика, нажимает на ручку двери и выскальзывает из машины, чтобы уже секундой позже приземлиться на кресло рядом со мной.

— Иди сюда, — широкие ладони обнимают меня за плечи, и я не отказываюсь от приглашения, я придвигаюсь к нему, чтобы в нем спрятаться.

Вот так. Стало лучше. Только каленый гвоздь, что глубоко засел в моем сердце, начал вертеться юзом, с каждой секундой причиняя все больше ощущений.

Ничего.

Я потерплю...

Влад безмятежно находится на нашей кухне, сидя на месте, на котором всегда сидел Яр, и попивая дьявольски черный кофе, заваренный прямо в кружке.

— Маруська не просыпалась, — я останавливаюсь в дверях. Черный кофе… Пожалуй, я тоже его хочу. Два часа ночи. Очередная почти бессонная ночь…

— Кончился, — догоняет меня насмешливое хмыканье Влада, когда я тянусь к банке с молотым кофе, — а мелкая не просыпалась. Жаль. Я уже придумал, как с видом Дарта Вейдера заявлю, что её отец — это я. А Яр — мой клон.

Клоуны…

Ладно, придется обойтись зеленым чаем. Хотя, может, это и к лучшему.

Я снова пью чай на лоджии, пытаясь любоваться пейзажем, а на самом деле — глядя в никуда. На кухне обмениваются новостями мужчины. В клинике на проспекте Энгельса оперируют мою маму…

И все что я могу — прислониться лбом к холодному стеклу и попытаться проснуться, сбросить оковы этого кошмара, найти уже ключ к своей мармеладной стране с зефирными единорогами, у которых грива из сладкой ваты. Жаль — не получается.

— Все будет хорошо, слышишь? — теплые ладони Яра ложатся мне на талию, и я сама двигаюсь назад, чтобы прижаться к нему всем своим тылом.

— С чего ты взял? — я пытаюсь говорить бодро, но голос предательски подрагивает. Паршивая оптимистка.

— Просто потому, что я так сказал! — Яр то ли шутит, то ли натурально “заряжает меня на успех”. Боже, как бы я хотела, чтобы все было так просто…

Пусть оно будет. Хотя бы в моих идиотских мечтах.

— Влад не привез никаких новостей? — не то чтобы я надеялась, но все-таки. Вдруг за сегодняшний день выяснилось что-то еще, окромя того, что в том роддоме, где я родилась, водится два нечистых на руку медика.

— Нет, но он был какой-то очень странный, — задумчиво откликается Яр, — сказал, что версия у него есть, но мне её озвучивать отказался. Сказал, она еще недостаточно обоснованная и ему, мол, не хочется отвлекать меня на ерунду. Набивает цену, наверное.

— За итоговую разгадку тебе придется платить отдельно? — неловко отвечаю я шуткой на шутку, и Яр насмешливо фыркает мне в волосы. От места, где кожи коснулось его дыхание, разбегаются горячие быстрые разряды тока.

Господи, можно мне так до утра постоять? И пусть он и дальше мной дышит!

— Мне, наверное, пора, — не очень охотно проговаривает Яр, — я сегодня и так уже злоупотребил твоим временем, да и в принципе сомневаюсь, что у тебя сегодня… есть силы для любовника.

Вероломнее этого предложения может быть только нож под лопатку.

Я нахожу его ладонь своими пальцами, прижимаю её крепче к себе.

— Останься, — устало прошу я, потому что думать о том, что сейчас я останусь одна, да еще и наедине со своими страхами мне тошно, — кровать большая, мы на ней поместимся.

— Да уж, большая, — Яр издает еще один смешок, простреливая меня теплом, на этот раз от макушки до копчика, — столько лет я в ней ощущал полное отсутствие тебя. Возмутительное отсутствие!

— Ну вот. А сейчас я одна на ней потеряюсь! — улыбка никак не желает получаться естественно. — Останься. Найдешь меня утром. Или… Тебе не до меня?