ты не находишь?

Джеймс мысленно представил себе то, что происходит в квартире соседей – хороший сценарий, плохой сценарий.

– Очень, – согласился он. – Я схожу проверить.

Встав, Джеймс направился к двери, пройдя мимо Мари. Та сняла с головы шелковый платок с тропическими цветами (подарок на Рождество от Милтона). Ее бледный скальп покрылся пушистыми седыми пучками. Волосы снова начинали расти, как и говорили врачи.

Волосы у Джеймса уже давно стали седыми. Лоб избороздили глубокие морщины; складки помельче обозначили контуры рта, глаз, шеи. Левое легкое по-прежнему болело, он по-прежнему кашлял, голос его стал хриплым, как у медведя. Однако сердце вспыхивало пламенем молодости, когда он смотрел на свою жену, его ядро раскалялось добела от любви к ней, края тлели желтым от стыда за предательство, от ужаса за ту ошибку, которую он совершил много лет назад. Затем год назад к этой смеси чувств добавилось что-то сродни страху, когда после нескольких лет ремиссии врачи сказали, что болезнь вернулась.

Наклонившись, Джеймс поцеловал Мари в голову, в то место на макушке, где волосы еще не выросли. Кожа оказалась сухой, гладкой, нежной, как у младенца.

– Я вернусь через минуту, – сказал он.

Мари поймала его за руку.

– Приведи его с собой, – сказала она, – если… сам знаешь…

– Конечно, любимая.

В коридоре было холодно, в окно просачивался дождь. Пятый этаж делили десять квартир. Бетонные своды придавали каждому звуку гулкое эхо, свет не горел. Джеймс подложил под входную дверь своей квартиры ботинок, и свет из прихожей освещал ему путь.

Легонько постучав в соседнюю дверь, мужчина прижался ухом к дереву, ожидая услышать звук шагов. Но не было ничего.

Держась для равновесия за стену, он опустился на колено, осторожно поднял почтовый ящик прошептал в щель:

– Маркус! Это Джим. У тебя все в порядке?

Он заглянул в почтовый ящик. В гостиной горел свет, с торца дивана свисали ноги.

– Маркус! – окликнул Джеймс чуть громче, после чего снова заглянул в щель.

На стене гостиной зашевелились тени. Тощий как палка мальчишка сидел совершенно неподвижно, держа на коленях раскрытый комикс. Услышав свое имя, он поднял взгляд, после чего посмотрел на скрытого из вида человека, лежащего на диване. Затем на цыпочках прокрался через комнату. Его грязно-русые волосы нуждались в мытье и стрижке, выражение его лица было настороженным. Джеймс поднялся на ноги, и мальчишка открыл дверь.

– Не хочешь зайти к нам в гости на чашку чая? – спросил Джеймс. – Я оставлю твоей маме записку.

Улыбнувшись, мальчишка выскочил из своей квартиры и нырнул в соседнюю. Джеймс услышал радостное восклицание, каким его встретила Мари.

Найдя в заднем кармане старый чек, Джеймс поискал взглядом ручку, нашел в пенале Маркуса карандаш и быстро черкнул записку Сэше, его матери. Записку он оставил на кухне. Чисто по привычке Джеймс заглянул в холодильник. На нижней полке красовалась упаковка из шести банок крепкого пива. И никакой еды. Нужно будет что-нибудь сообразить.

Вернувшись к себе, Джеймс увидел, что Мари снова надела на голову платок, а Маркус устроился у нее на коленях. Мальчишке было восемь лет, но для своего возраста он выглядел маленьким; он уютно устроился, прижавшись спиной к груди Мари, их головы были рядом. Маркус держал руку ладонью вверх, и Мари чертила на ней пальцем линии.

Джеймс заварил чай в бирюзовом чайнике, который так нравился Маркусу. Он положил в тостер четыре куска хлеба с отрубями. Потом они поужинают бигосом[57], приготовленным Мари, но чутье подсказывало Джеймсу, что мальчишка уже давно ничего не ел и ему нужно чем-нибудь подкрепиться прямо сейчас.

– Вот видишь, линия сердца у тебя длинная и четкая, – говорила мальчишке Мари, – и она проходит до самого конца ладони, что бывает редко.

– Правда? – завороженно спросил Маркус.

Джеймс слушал их с кухни. Улыбнувшись, он достал из буфета арахисовое масло, любимое лакомство Маркуса. Хлеб уже начал превращаться в тосты, распространяя по всей квартире аппетитный аромат.

– О, очень редко, – заверила Маркуса Мари. – А видишь свою линию жизни? Она толстая, как карандашный грифель, но очень короткая, обрывается на полпути к запястью.

– Это тоже бывает редко?

– Ну, нет, не так уж и редко, А вот линия ума доходит до самого запястья, глубокая, как рана, и сильная, как тигр.

– А вы знаете, что рев тигра можно услышать за целую милю? Знаете?

– Я этого не знала! Сегодня ты научил меня чему-то новому. Ты узнал это в школе?

– Из телевизора, – сказал мальчишка, и Джеймс рассмеялся, намазывая тост арахисовым маслом.

Гостиная отражалась в темном стекле дверцы микроволновой плиты. Мальчишка на коленях у женщины, голова к голове, щеки прижаты, его маленькая рука повернута ладонью вверх, ее пальцы прикасаются к линиям на ней. Джеймс попытался ухватиться за свою улыбку. Попытался не думать о том, чего лишил Мари, женившись на ней. И о том, что первый цикл химиотерапии, много лет назад, сделал с ее последней упрямой надеждой.

– Теперь мы объединены узами брака и бесплодием, – сказала Мари, когда они вышли из кабинета онколога. Она толкнула локтем Джеймса в бок. Ища хоть какое-нибудь скудное веселье.

– До тех пор пока смерть не разлучит нас, – ответил Джеймс и попытался ее обнять, но она приложила палец ему к губам.

– Давай не будем об этом говорить, – сказала Мари, и в ее голосе прозвучал страх; а Джеймс поймал себя на том, что не может пошевелиться, что он вцепился в спинку стула в белом-белом больничном коридоре и не может ни шагнуть вперед, ни сесть, ни заговорить, и снова протянул руку к своей жене, которая лишилась всех волос и стала такой худой, совсем худой.

Туго закрутив это воспоминание крышкой, Джеймс убрал его, точно так же как он закрутил крышкой арахисовое масло и убрал его к печенью и изюму, которые покупали специально для Маркуса.

– Итак, линии ума и сердца у тебя обе длинные, но линия жизни короткая, – продолжала Мари. – О чем это нам говорит?

– О том, что я стану тореадором? – предположил мальчишка.

– Тореадором? – изумленно переспросила Мари. – Нет, нет, нет! Подумать только – тореадором! Нет, попробуй еще раз.

Взяв поднос с чаем и тостами, Джеймс отнес его в гостиную.

– Он будет усердно учиться и станет инженером? – предложил свою версию он, подмигнув Маркусу, который завороженно уставился на тосты.

– Опять неправильно, старина, – сказала Мари.

– Ну тогда о чем? – спросил Маркус. Он знал, что будет дальше, и нетерпеливо ерзал у нее на коленях.

– Это говорит о том… – Положив руки мальчишке на пояс, Мари сделала паузу. – Что все это чепуха и тебе нужно жить своей жизнью! – Она принялась щекотать Маркусу ребра, подмышки, колени, и тот со смехом вырывался, крича, чтобы она перестала, что Мари в конце концов и сделала.

Маркус с тревогой посмотрел на стену, сознавая то, что они сейчас здорово шумели, и то,