Шрифт:
Закладка:
Смеясь, он рассказывал, каких отборных солдат послал в разведку. По всем статьям отличные солдаты. Обстановка серьезная. Место голое, риск. Мне понятна его радость. Он послал на опасное дело самых опытных, самых умелых. И тревожился за них. Я спросил его о Кураеве.
— Вот и он тоже ходил, — сказал капитан. — Как же! Где потруднее, там и Кураев. Из всех солдат солдат. А пленные немцы говорят, весь гарнизон сдается.
День разгорался, туман редел, сползал к подножию холма, в сырую низину. И тут мне открылось зрелище, которое навсегда врезалось в память. Скат обнажился, засеребрилась сочная, влажная трава… И, словно большие цветы, распустившиеся за ночь, забелели на колючей проволоке, на палках, воткнутых в землю, солдатские платки, полотенца…
Высоко над нами в чудесной, необыкновенной тишине звенел жаворонок.
ДВА И ДВЕ СЕМЕРКИ
1
Встают они в один и тот же час. Едва покажется внизу, у табачного ларька, зеленая фуражка Михаила Николаевича, Юрка хватает свой портфельчик — и на улицу. По лестнице он сбегает, прыгая через три ступеньки. Пока подполковник покупает пачку «Беломорканала» — неизменный дневной рацион, — Юрка стоит в воротах, ждет. А выходит оттуда шагом самым непринужденным.
— О-о-о!.. Дядя Ми-иша! — тянет Юрка с поддельным удивлением и таращит глаза.
Юркину хитрость Михаил Николаевич разгадал давно, но делает вид, что тоже поражен неожиданной встречей.
— Юнга! Как дела?
— У меня, дядя Миша, пятерка по истории.
— И только? — спрашивает подполковник. — А по русскому тройка?
— Угу, — вздыхает Юрка. — А у вас как дела?
— Троек пока нет.
Дядя Миша сегодня веселый, и, значит, говорить с ним можно сколько угодно, хоть до самой школы. Впрочем, Юрка и помолчать умеет. Главное — это шагать рядом с дядей Мишей, шагать целых три квартала, на зависть всем ребятам. Шагать и гордо нести тайну…
Ребята часто его видят вместе с пограничником, а ни о чем не догадываются. Даже когда дядя Миша называет его Юнгой. Обыкновенное прозвище? Как бы не так!
В прошлом Юрка — нарушитель. Он лежал, сжавшись в комок, стуча зубами от холода, в шлюпке, под брезентом, на пароходе «Тимирязев». Брезент коробился, вздрагивал, и дядя Миша, осматривавший пароход перед отплытием, заметил это.
Тогда-то они и познакомились. Подполковник привел Юрку в свой кабинет и посадил у печки — горячей-прегорячей. И дал чаю. Юрка отогрелся и рассказал всю правду. Стать юнгой подумывал давно, но, схватив по русскому двойку, решил окончательно. Дома грозила взбучка. Прямо из школы отправился в порт. Перелез через ограду…
Юрка поведал и то, что отчим у него злой, чуть что — за ремень. А мать и заступилась бы, да боится. В тот же вечер подполковник зашел к отчиму и долго беседовал с ним, тихо, за дверью, — понятно, о Юркином воспитании.
Тогда Юрке было всего одиннадцать. До чего он был глуп! Вспомнить смешно! Ведь пограничники проверяют весь пароход насквозь, от них не спрячешься. Кроме того, в юнги больше не берут. Это когда-то было! При царе Горохе! Теперь Юрке уже все двенадцать. На уговор остается — он должен прилежно учиться, иначе подполковник сообщит в школу… Конечно, сейчас это уже не так страшно, как вначале. Но все-таки неприятно — дразнить будут!
Уговор был такой — дружба. Ни за что не хотел бы Юрка потерять дружбу с дядей Мишей.
— Дома как обстановка, Юнга?
— У меня скоро сестренка будет. Я ведь говорил вам, дядя Миша? Да?
— Ты, конечно, рад?
— Не… куда ее! Дядя Миша, а я знаете какой значок достал? Австралийский! Выменял на нашего «Спутника», у матроса.
— В парке?
— Ага. Там много их, матросов… С пароходов.
— Не только матросы, Юрик, — поправил его Чаушев. — Всякая шантрапа толчется. Ребятам не место там, я так считаю. Ты на занятия налегай. Гулянки потом, летом!
У школы они простились. Чаушеву идти еще четырнадцать минут. Улица упирается в новое здание института. Колонны в свежей побелке, чуть синеватые, стынут на ветру. Поворот вправо — и разом из каменного ущелья открывается даль. Мачты, карусель чаек над ними.
До чего резко вдруг обрывается город с его теснотой, сумраком! Это нравится Чаушеву, он приближается к этому изгибу улицы, невольно ускоряя шаг, всегда с ожиданием чего-то хорошего…
Ветер только кажется холодным, — просто он дует вовсю, гудя в проводах изо всех своих весенних сил. Спешит наполнить город, в котором еще темнеют наросты льда, еще застоялась в провалах дворов зимняя стужа.
В открытом море, наверно, шторм, «Франкония» задержится, но завтра она так или иначе придет, пускай к вечеру. На пути к порту еще три судна. Словом, начинается страдная пора. И тут бы ему, подполковнику Чаушеву, начальнику контрольно-пропускного пункта, думать о деле, как распределить силы, обеспечить все посты. А вместо этого в голове упорно звенит, не затихая, непрошеная строка:
Все флаги в гости будут к нам…
Разумеется, все флаги! Судов ожидается гораздо больше, чем в прошлую навигацию. А штаты подразделения те же… Но нет, ему никак не собраться с мыслями. Как человек, привыкший во всем спрашивать у себя отчет, он хорошо осознает причину. Виноват ветер. Виновата весна.
Для него нынешняя навигация, скорее всего, последняя. Но сегодня он еще не подумал об этом, и все следит за чайкой, купающейся в сиянии солнца, непривычно ярком.
Чаушев еще прибавляет шагу. Скорее к работе, к столу, в укрытие от неотвязной, прибоем хлещущей весны! В кабинете сумрачно, холодно. Печку уже не топят. На стене — панорама порта с птичьего полета, в красках. Выцветшая синева воды, пятна парковой зелени, ставшие от времени почти черными. Панораму повесили давным-давно, когда он стажировался здесь, — юноша с одним квадратиком на петлице, выпускник училища. После войны, отслужив долгие годы на Крайнем Севере, он снова оказался в родном городе и застал ту же панораму на стене, уже изрядно устаревшую. Сколько раз он собирался заказать новую! Она ветшает, ее исправляли крестиками, флажками… Там, в самом устье реки, возникла лесопилка. Тут заново оборудован причал. На том берегу разросся рабочий поселок. Да и кварталы города, примыкающие к порту, во многом изменились. Вот новый институт, широкоэкранный кинотеатр. На пустыре разбит парк.
Он-то, Чаушев, и без панорамы найдет дорогу. С завязанными глазами!
Входит лейтенант Стецких. Он провел ночь в кресле, у телефона, но уже умудрился побриться,
