Раньше, когда я прикасалась к потерянным душам, то обращалась вовне; теперь же приходилось заглядывать внутрь собственной головы – почти что рокировка, но не совсем, не шаг назад, а половина, четверть… десятая часть. Салли была со мной очень давно, почти всю жизнь, так, что теперь мы ощущали себя единым целым, хотя и оставались двумя разными личностями. А сейчас, когда нам пришлось наконец разделиться, это было всё равно что собственными руками выдрать сердце из грудной клетки.

На секунду зрение отказало.

Боли я не чувствовала, но оказалась полностью дезориентированной. Пол ушёл из-под ног; тело стало лёгким-лёгким, ощущения притупились. Йен крикнул что-то, но его голос остался далеко, за невидимой гранью, и время точно остановилось. Кажется, от всего мира осталось только две крупицы, две крохотные частицы – я сама и Салли, её чувства, разум, воспоминания… и душа.

– Доктор Энцо, как вы оцениваете эксперимент?

– Сложно сказать, но уже сейчас понятно, что они реагируют на раздражители. Вот, посмотрите: если одну из них ударить, она заплачет, как настоящий ребёнок… Ай! Чертовка!

– Бойкая девочка, острые зубки. Но, надеюсь, от агрессии вы её избавите. Которая это, говорите?

– Тридцать шестая. Что касается тридцать девятой…

…всё, что ей нужно сделать – пройти через дом и убить того человека. Она знает, как он выглядит – большой, высокий, гора мяса с блестящим лицом; никто не остановит самозванку – здесь много таких же девочек в красивых нарядах. Если горбиться, как они, если трястись, когда на тебя падает взгляд, бежать, прижимая руки к груди, то тебя не раскроют.

Три-Два говорит: растягивай задания, снаружи – свобода. Но ей такая свобода не нравится; впрочем, Три-Два говорит много странных вещей.

Чтобы вернуться, нужно просто убить; если не убить, вернуться нельзя; получается, смерть – единственный выход.

…когда она рассказывает Три-Два о том, что смерть похожа на большую дверь, Три-Два сначала смеётся, а потом плачет.

– …Разумеется, я не стану отказывать в вашей просьбе. Но для чего вам куклы, госпожа Николетт? Я полагал, что вы уже выросли из детских игр.

– Мне скучно. Пусть они сражаются друг с другом.

– Но…

– Вы собираетесь мне возразить, доктор?

– Нет, конечно, нет.

– Тогда я забираю эту… и вон ту… Почему ты на меня так смотришь? Шаг вперёд. Я сказала, шаг вперёд! Эй! Идиотская кукла!

– Эта – дефектная, не обращайте внимания. Позвольте, я заменю её на другую…

…всё, что ей нужно сделать – пройти через поле, избежать ловушек и убить короля. Под её началом сегодня много товарищей, но почти все они погибнут. Но зато маленькие сёстры, если они доберутся до финальной черты, получат титул, и тогда их будет сложнее убить… Надо же, везде смерть.

Это интересно. Ей нравится.

Но когда Салли пытается объяснить доктору, что шахматы – это игра, в которой нужно открывать для врага двери, он не понимает.

– Если они узнают, что я дала тебе имя, они тебя утилизируют. Никогда им не говори.

– Хорошо, сестра.

– И не называй меня сестрой.

– Хорошо.

– Поменьше говори и побольше слушай, ясно?

– Да.

– Даже если больно – не показывай. Затягивай задания, как можешь. Если берёшь у доктора книги, то ставь на место. Поняла?

– Ты как будто прощаешься со мной, Три-Два.

– Я просто ухожу искать выход.

…всё, что ей нужно – это пройти через лабиринт и найти мертвеца. Очень, очень глупое задание – живые не должны рисковать собой ради такого. У живых вообще много дел: наблюдать, ходить, слушать, читать, спрашивать, играть, помнить печальное, спать. Всё это очень интересно, и Салли хотела бы продолжать, но сегодня ей сказали идти и драться, а вернуться можно будет, только если она найдёт мёртвого короля.

Лаборатория – белая клетка, задание – чёрная клетка.

Выход один.

Три-Два говорила, что Салли везёт. Наверное, это так, потому что она правда первой находит его – красивого мертвеца. От него пахнет сладко, как от цветов на клумбе; у него дрожат ресницы; он будто спит – наполовину за дверью, наполовину в мире живых.

Обидно отдавать его дуре Николетт.

Салли взваливает гроб на плечо и тащит прочь от лабиринта, подальше от всех, кто охотится за трофеем. Ей кажется это хорошей шуткой, смешной. Жаль, что никто не понимает – некому теперь понять.

...а потом впереди вдруг возникает чужая, плохая кукла с пальцами острыми, как лезвия – и Салли видит наконец выход.

Оказывается, это совсем не больно.

Мне снилось, что я закапываю в землю непослушное семечко с одним крылышком, вроде кленового. Снова и снова разрываю почву непослушными пальцами, укладываю его, присыпаю сверху – а оно вырывается, пытается улететь, пока до меня не доходит: цветы надо поливать, причём кровью, и не чьей-то, а именно моей. Порезать руку было очень легко, достаточно оказалось ногтем провести – и тёмно-красные капли напитали землю. Семечко затихло, успокоилось, пустило корни – и наконец проклюнулся росток.

Когда от кровопотери начала кружиться голова, я до смерти перепугалась и проснулась.

Комната была обставлена богато, но в том же время безлико. Постельное бельё словно бы хрустело и сильно пахло кондиционером; на стене напротив кровати висел большой плоский телевизор и застенчиво мерцал красным индикатором. Интересно, где я… Не в Дурманном Логе – точно. Вроде бы мы что-то делали в каверне у Датура, но нужно было уходить… Получается, ушли?

И попали… куда?

«Отель Плаза, если не ошибаюсь. Двухкомнатный люкс, десятый этаж, завтрак и ужин включены, – подсказал Йен, щадя мою психику. – Тильда принесла тебя, что было очень любезно с её стороны, учитывая твоё состояние. Кстати, проспала ты больше суток».

О, да – пропустила всё на свете. Странно, что Салли не подняла меня делать зарядку…

Я резко вспомнила всё, что предшествовало моей эпичной отключке, и меня аж подкинуло на кровати.

Салли! У меня… получилось? Как она?

«Думаю, лучше спросить тебе у неё самой».

С кровати я не поднялась – фактически скатилась, едва не опрокинув тумбочку, и, шатаясь, добралась до двери. Не раздумывая, потянула ручку, вывалилась за порог – да так и застыла.

Вторая часть люкса представляла собой, видимо, гостиную – с диваном, парой кресел и длинным журнальным столиком, сейчас уставленным тарелками. Трапезой, рассчитанной по крайней мере на трёх здоровых